В номере журнала «Чиж» я с большим интересом рассматривал картинки. Помнится, кто-то из взрослых читал мне рассказы про то, где живут трамваи (в трампарке), как люди их моют (из шланга, как дворник мостовую во дворе), как заботятся о них, как ремонтируют, красят (недавно я и сам снова прочёл этот журнал). Рассказы серьёзные для детского журнала, большие картинки. Оказывается, поначалу, когда трамвай ещё только-только появился, вагоны ходили до конца маршрута по-одиночке и, не развернувшись, ехали обратно. И «кольца» у них ещё не было - вагоновожатый просто переходил на заднюю площадку, она теперь становилась передней. Вагон так и ездил: туда-сюда! Потом, чтобы увезти за один раз побольше народу (а может быть просто из-за того, что вагоновожаых было мало) – начали составлять поезда из двух, трёх, какое-то время даже из четырёх вагонов. Тогда же появились и «кольца»…

Различать же по-настоящему ленинградские трамвайные вагоны я стал только после войны. Они были похожими друг на друга, но и непохожими тоже; только немногие из них были «пупырчатыми», остальные, непупырчатые - самыми разными.

Первое – и самое главное! - у всех трамваев над крышей моторного и последнего вагонов находился, написанный на квадратной дощечке (железяке?) номер маршрута, а по бокам его – цветные треугольники (тот же номер, только условный). И фонарики того же цвета. Мне объяснили: это для того, чтобы все люди, даже неграмотные, издалека видели, трамвай какого маршрута выворачивает из-за угла, приближается. Сначала было непонятно: неграмотные люди, откуда они? Ведь даже я - хотя мне и шести ещё не было – грамотный, и считать умею до ста!
Всех трамвайных цветов было пять: белый, красный, жёлтый, зелёный и синий; каждый маршрут трамвая имел свои цветные огни. Нетрудно подсчитать, что из них можно набрать двадцать пять различных сочетаний (это я только потом понял). Правда, маршрутов в Ленинграде было больше, и номера приходилось дублировать, но маршруты никогда не совмещались. Тётя Наташа мне по секрету сказала (она одно время работала кондуктором), что маршрут номер 31 - «Волкова деревня-Новая деревня» - пересекается со всеми остальными маршрутами, сделалось это само собой, а люди стали выбрать себе путь из конца в конец города только с одной пересадкой!
(Интересно, что в трампарках существовала рабочая специальность «экипировщик» - после войны можно было слышать о ней в рекламных радиопрглашениях на работу в трампарки. Это - человек, отвечающий за то, чтобы вагоны трамвая были укомплектованы всем, что полагается и вымыты. И – главное! – чтобы цвет огней соответствовал номеру маршрута, поскольку вагоны и поезда иногда перебрасывались с маршрута на маршрут, и цветные стекляшки в фонариках надо было заменять).

Второе, не менее главное: у всех трамвайных вагонов с обоих концов выступала «колбаса» (как мы говорили, «высовывалась из переда и зада») - массивная такая штука с толстым блином на конце и дыркой внутри; на этой колбасе очень любили кататься мальчишки, их называли «колбасники». Колбасы вагонов состыковывались, соединялись, и получался трамвайный поезд.

Третье, и тоже главное: в последнем прицепном вагоне на обеих - передней и задней - площадках находилось по такой штуке с колесом, и если колесо это повращать, откуда-то снизу доносился железный стук, щёлк, треск. Говорили, это – тормоз; только он у прицепного вагона отключён, не работает: там просто какая-то «собачка» трещит по шестерёнке. Это были старые-старые вагоны фирмы «Брэш» - первые вагоны, на которых и начиналось трамвайное движение в Петербурге; их, когда-то самостоятельных моторных одиночек, разжаловали в прицепные.

И четвёртое: почти все вагоны (кроме «американок») всё-таки могли бы ходить туда-сюда: площадки у всех были открытыми, и на движении все трамваи с обоих боков почти всегда были обвешаны людьми, пассажирами.

И, наконец, пятое: окрашены трамвайные вагоны были с любовью: весь низ, корпус – тёмно-красным. Но, если присмотреться, каждая из нескольких частей, на которые трамвайный бок был разделён под окнами, имела по краю тонкую жёлтую линию с завитком на изломе по углам – очень красиво! А над красным трамвайным низом между деревянными, видимо, дубовыми оконными рамами промежутки были белыми. И каждый вагон имел спереди и позади красиво нарисованный свой личный порядковый номер: ярко-жёлтый с сине-белым отсветом вверх направо. Было впечатление, что номер этот – объёмный и высовывается над красной поверхностью.

Много чего ещё имели трамваи. Открытые площадки вагонов с нерабочей стороны задвигались низкой до пояса решёткой, по бокам между вагонами болтались пружинно-раздвижные ограждения. А для того, чтобы стоячие взрослые пассажиры не падали, внутри вдоль сидений на брезентовых широких ремнях болтались из стороны в сторону чёрные скобы-цеплялки (за них всегда хотелось уцепиться, но, увы, было не достать).
А моторный вагон под окном вагоновожатого был оснащён сильным фонарём, прожектором!
И каждый-то вагон являл собою праздник, и все их любили! Правда, ругались в них пассажиры очень часто, но тут уж сам-то трамвай бы не причём…

Да! Ещё была у каждого моторного вагона опускаемая в случае опасности решётка; тот вагоновожатый у Витебского вокзала, видимо, не успел подхватить ею ту тётеньку…


Ездить в трамвае с бабушкой было хорошо и уютно, но с папой интереснее. С ним мы – если не на автобусе - ехали на «американке» девятого маршрута, на «девятке» от Дома Красной армии, от угла Литейного с нашей Кирочной в Лесное: там папа работал в Индустриальном институте, а меня вёз в очаг при тамошнем «Доме учёных». В Лесное ходила только «девятка», ругались в ней редко - не то что в других трамваях! Но вокруг было шумно, все говорили или смеялись – это ехали студенты. Папа мне что-нибудь рассказывал или я ему что-то. А в перерывах между рассказами смотрел в окно, иногда стоя на коленках – это когда народу было немного. Папа не сразу понял про трамвайные пупырышки, а потом объяснил, что обшивка на боках всех вагонов крепится заклёпками, только заклёпкины шляпки в боках моих любимых вагонов выпуклые, а в боках американки и всех других вагонов у заклёпок шляпки впотай, и их не видно. Впотай, заклёпки… Слова были какие-то незнакомые, полупонятные, я отвлекался.

За Нейшлотским справа проплывал небольшой треугольный трамвайный парк. После остановки «Литовская», слева начинались горы заржавленной стружки, они тянулись вдоль трамвайных путей непрерывным хребтом вплоть до самого 1-го Муринского. А между путями стояли столбы подвески, похожие на дяденек, и в обеих руках, откинутых в стороны, дяденьки держали по бесконечному проводу. За резкой извилиной путей, называвшейся незнакомым словом «интеграл», горы ржавой стружки слева сменялись горами синей или белой. Папа рассказывал про четырёх братиков - Фтора, Хлора, Брома и Йода. Странные были братцы: у них, оказывается, у всех разные характеры и одёжки, но пуговок на верхней одёжке - поровну, по семь… Затем ненадолго возникал запах свежего хлеба, справа и назад уплывало круглое здание хлебозавода. Трамвай ещё долго ворочался среди каких-то деревянных домов. Потом, чуть-чуть постояв около тоже круглого двухэтажного здания Бань он тоже начинал двигаться, но здание вдруг начинало поворачиваться вокруг оси, вращаться слева направо, и только потом удалялось – это мы, оказывается, давно уже ехали. Долго-долго шёл длинный перегон через сосновый лес, в конце его среди сосен возникали красные здания, и справа наплывал белый красивый корпус Индустриального института. Мы в Лесном!

Для меня понятие «трамвайное кольцо» долгое время и было тем самым «Лесным». А вообще-то «колец» в Ленинграде находилось множество, иногда даже не специально созданных, а просто из закольцованных по разным улицам маршрутов. Мне, например, запомнились «кольца» на площади Лассаля (Искусств), за Казанским собором, на улице Стремянной, на Перекупном переулке, возле Варшавского вокзала вокруг бывшей церкви…
…Когда, в поте лица, доедешь до кольца –
внимательно себя ты огляди,
и, если не найдёшь ты на себе галош,
то в магазин немедленно лети…

(А на улице Каляева, упиравшейся в Таврический сад, кольца не было; там долго так и оставался без применения дореволюционный тупик, трамваи туда не заходили…)

Наша американка разворачивалась на кольце, слышался скрип и скрежет, папа говорил, что это «скребут реборды». Но и это новое слово, «реборды», как до того «интеграл» и «впотай» - улетало, поскольку возле куста я уже видел, как ползла по земле, переставляя тупые ножки, мохнатая зелёная гусеница с рогом назади…


Довоенная американка… Мы, очаговские, детсадовские, слышали, как большие мальчишки или взрослые спорят «на американку» и сами тоже клялись, божились «американкой», хвастая друг перед другом тем, кому и сколько раз удалось проехать, прокатиться в таком вагоне с родителями. Мы не подозревали, что во взрослых спорах «на американку» проигравший был обязан выполнить любое желание победителя (также, возможно, понятие «американка» было связано и с игрой в бильярд, когда проигравший платит за игру). По-настоящему же название стало понятным после войны, когда у нашей соседки тёти Кати, работавшей гидом, не то переводчиком с английского, я увидел в американских журналах в точности такие «американки». Ну, почти в точности! Оказывается, наши просто слизали у американцев ихинные вагоны! Только у настоящих американских «американок» скулы были закруглённые, а у наших - угловатые.

Эти наши американки, особой формы длинные вагоны Кировского завода нравились не только всем мальчишкам - взрослым тоже. Вагоны были значительно шире обычных, но ходить по рельсам взад-вперёд, как старые вагоны, они не могли. Левый бок у них был зашит полостью, а на правом они имели по три необыкновенных двери, которые на остановках сами расползались двумя гармошками в стороны и при этом шипели. А потом сползались. Можно было видеть, как внутри вагона в края их толкают, закрывают-открывают шипящие пневматические цилиндры. Это вызывало тревожный интерес, почти страх. В передней части каждого вагона скамейки для сидения шли вдоль окон, а в задней – поперёк, по два сидения «туда-сюда» с каждой стороны. На площадках (они на консолях высовывались далеко за вагонные тележки) тоже были устроены скамейки. И ещё в каждом вагоне низкими загородками выделялись места для двух кондукторов.

Внутри каждого вагона по обеим стенкам выше окон шёл ряд толстых никелированных скоб. Зачем они? Скобы, объяснил папа, нужны для того, чтобы закреплять на них носилки с ранеными - это если придётся на трамвае вывозить их с фронта. С какого фронта? Войны же нет! Так это – на случай войны, улыбнулся папа.

(Говорят, в начале Блокады, в сентябре, когда эти американки доходили почти до линии фронта – в Стрельну, на Среднюю Рогатку – на них, действительно, вывозили раненых. Ряд носилок с ранеными ставился на пол, на сидения, и ещё ряд подвешивали к этим скобам).

Цвет американок, как и всех ленинградских трамваев, был тёмно-красный. Только перед самой войной появилось несколько вагонов тёмно-зелёного цвета, и это стало ещё одной причиной для мальчишеского хвастваства: спорили, кто больше других видел зелёных вагонов или даже ездил на них. А порядковый номер, жёлтый с отсветом, у у американок был нарисован так же, как и у всех ленинградских трамваев и начинался с четырёх тысяч. Номер маршрута и различительные цветные фонари были упрятаны в корпус под самой крышей, а под окном вожатого, окружённый большой пятиконечной звездой, в темноте светил небольшой прожектор. И на крыше - ещё один.

Мне нравилось смотреть, как американочный вагоновожатый управляется с тумбой слева от себя (папа сказал, что она называется «контроллером» – тоже новое слово!). Он был не такой, как в обычных вагонах: вожатый, когда набирал ход, рукоятку его левой рукой передвигал от себя далеко влево до упора – даже наклонялся немного. И ею же надо было тормозить, резко перебрасывая вправо и притягивая к себе. Но, и обычная тормозная стойка справа от вожатого - с колесом и «собачкой»! - была тоже. А ещё возле вожатского контроллера была прикреплена такая штуковина, которой полагалось с шипением откуда-то выпускать воздух или, требуя дороги, издавать дребезжащий непрерывный звонок: «джз-з-знннь»! В старых трамваях такого не было; в них вожатому надо было просто нажимать, стучать ногой по педали (как на бабушкином пианино) или «грибку», ударяя по колоколу. Или по чему-то там ещё…