Начиналось всё, как обычно. Осенний, обморочный вечер. С ледяным дождем и пустыми переулками. Сонным состоянием, от которого закладывает уши и слипаются глаза. Кислые мины дверей с выпуклыми мордами львов на каждой створке. И когда поворачиваешь ручку двери, кажется будто детский смех катится вверх по этажам. И, желая поймать этот смеющийся мяч, как обычно впрыгиваешь в подъезд и всматриваешься в глубокую воронку винтовой лестницы. Снизу вверх. Внизу холодно. Наверху пар. Никого. Сыро и хочется есть. Поднимаюсь на третий этаж, отпираю квартиру, вхожу и раздеваюсь. Здесь тепло.
Посреди комнаты стол. Ветхий.
Консьержка каждый раз оставляет на столе красные цветы. Вероятно, с мыслью обезопасить моё нахождение здесь, а может просто из боязни заходить сюда одной.
Моё внимание привлекают сапоги. Они стоят на кровати. Оранжевые, замшевые, новые сапоги.
На кухне скрип.
-Да…
Надеваю тапки и, зевая, шлепаю на кухню.
Там, за холодильником, вижу местного сантехника. Он босиком.
- Александр Иванович, здрасьте.
-Привет, ах, ты ж сучара подзаборная, ну, никак не идет. Не идёт, и всё! Ну, порода. Уже всё поменял, вот смотри сам. Ну!
Заглядываю под мойку. Зеваю. Капающая вода, еще больше уводит меня в дрему. Мне скучно.
-Ну, вот видишь? Целый день провозился, даже не обедал еще. Ну?..
-Да чё ну, Александр Иваныч? Каждый раз одно и то же: протечка, вы, соседи с жалобами, красные цветы эти на столе, и ваши долбанные сапоги на кровати. Почему вы постоянно увиливаете от вопроса? Какого…
-Я не увЫливаю. Да я…
-Да, вы Александр Иванович! Как дундук, постоянно ставите свои оранжевые говнодавы на мою кровать. Уже не первый раз мы об этом разговариваем. Помните?
-Да я… Да ну вас всех!
Он обижается и уходит, как обычно оставляя весь мусор на кухне. Хлопает дверью и что-то орет там.
Я еще раз заглядываю под раковину. Никакой протечки. Всё сухо.
-Вот же…
Ветер колотит оконные ставни, словно те – его жены, а в дверь, как и следовало того ожидать, начинает тарабанить Александр Иванович.
Он, видите ли, забыл инструмент в спешке. Опять.
Собираю его чемоданчик и несу к двери. Открываю. Так и есть. Стоит. Голова опущена. Грязная роба эта, засаленная рубашка, брюки времен гражданской, - уже давно другой век, им даже спецовку выдали в ЖЭКе, если Алла Викентьева не сочиняет.
И вот. Вот! Самый конек из всего этого наряда – са-по-ги!
Оранжевые, замшевые, причем новые. Где он их взял, одному ему известно.
- Александр Иванович, всё как обычно?..
Молчит. Вручаю инструмент и провожаю взглядом этого странного старика. Стою на лестничной клетке и жду, пока он спустится на первый этаж.
Перекошенным эхом, проникающим через воронку винтовой лестницы, доносится ругань Александра Ивановича. Она похожа на хор карликов, запутавшихся в сетке.
Ну, всё. Наконец-то. Долгожданный концерт состоялся, и благодарные зрители расходятся по домам.
Закрываю дверь и прохожу в комнату. Стол. Черновики, перьевая ручка и очередная передача про непогоду. Все по тому же, единственному каналу – окну сквозь дождь. Осень.
Сейчас шесть вечера. Есть ещё время вздремнуть. Или вздрочнуть. Да ну его нахуй – этот хуй. Кладу голову на поверхность стола и проваливаюсь в объятия Марии-Антуанетты.
Только собрался я присунуть красивейшей женщине всех времен, народов и танков с рыбаками, как кто-то настойчиво стал теребить меня за плечико хиленькое.
- Мужик, ты уха не видел?
- Какого уха?
- От селедки.
- Я не ем рыбы.
- Идиот, это идиома.
- Какая ещё идиома?
- Шутка. Так что там с ухом?
- Не знаю. Моё на месте, - на всякий случай, ощупываю свои уши и радостно констатирую: - даже два.
- Да кому нужны твои уши? Я об ухе Винсента.
- Какого Винсента?
- Ван Гога.
- А ты сам чьих будешь?
- Ни чьих. Извините, - он внезапно перешел на «Вы». - Позвольте представиться…
- Валяй, - зеваю я, - представляйся.
- Клод Моне. Живописец.
- ЖивописЕц ты, а не живописец. Предпочитаю митьков.
- Возможно, вы будете смеяться, но с примитивизмом я также знаком не понаслышке. Сам, знаете ли, баловался… и всё-таки, что там с ухом?
- Далось тебе это ухо…
- Не мне. Не мне. Оно понадобилось моему соратнику по кисти…
- Тоже мне – маляры блять. А чего он сам не пришёл? И вообще, с какого это, позвольте полюбопытствовать, хуя, его ухо должно быть у меня?
- Всё банально, как немая сцена «Ревизора». Просто ваше жилище – единственно возможное место, куда мне позволительно выходить.
- Откуда?
- Со своих полотен, конечно. Так, значит, нет уха?
-Нет. Чай есть, пакля, оставленная на кухне Александром Иванычем (это наш сантехник), тоже есть, а уха нет. Прости, дружище.
Моне, понурив плечи, начал таять. Мне стало жаль. То ли его растерзанную удачу, то ли оглохшего Ван Гога, и я окрикнул:
- Погоди. А сапоги не подойдут? Ну, вместо уха…
- Нет. Сапоги не подойдут.
- Жаль. Сапоги хорошие. Почти новые. Оранжевые. Они там… в спальне. На крова...
Последний слон невысохшей его мечты навернулся с колокольни и утонул в одной из гравюр художника. Я подумал: «Не всё слону посудная лавка», - закурил и взялся за перо.