Память о будущем –
В этом все дело.

Может ли вечер стать утром? Я полагаю, что да, если проснуться вечером.
Я проснулся в 17.30 и поплелся на кухню, готовить себе кофе. Пять минут волшебных манипуляций и кофе готов. Хорошо, что кошки не любят этот напиток, в противном случае от них не было бы отбою. А так ничего. Одна – та, что постарше, дремлет на кухонном табурете, а другая – что похитрее (и, как следствие, младше своей предшественницы), чинно шествует по карнизу балкона. Туда-сюда. Туда-сюда. И не надоедает же. Ну, да ладно. Оставим предмет поклонения древних египтян в покое и вернемся к тому, что я себе наколдовал. Господи, чего я только не колдовал в своем больном воображении: от банального чемодана с деньгами (прошу заметить, что это был не дипломат, или кейс, а именно чемодан), до собственного острова с пальмами, бассейном, баром и, конечно же, студией, в которой я записывался сутки напролет, прерываясь лишь изредка на сон. Но поскольку мне это в ближайшем, обозримом будущем не грозит (а все из-за чемодана, вернее из-за его отсутствия), то будем просто писать. Писать, хотя бы для того, чтобы, хоть как-то, оправдать нахождение в моем доме статуэтки стройной Венеры Милосской – богини плодородия, которую подарил мне ко Дню Рождения один очень хороший человек.
Ну, что ж, приступим...

НОВОГОДНЯЯ ИСТОРИЯ.

Случилось это со мной давно. Лет пять минуло. На Ваш вполне уместный вопрос: "Почему же ты все это время молчал?", отвечу вопросом: "А Вы поверили бы?" И окажусь прав, потому что Вы и теперь не поверите. Но сейчас у меня есть статуэтка Венеры Милосской, а тогда ее не было. В этом все дело.
В те времена, когда я еще пил и, причем, делал это так, что головная боль по утрам была таким же естественным состоянием, как и само утро, со мной и приключилась эта история.
Начиналось все до банального просто. Я проснулся дома. Обычно, в такой ситуации совершенно не хочется просыпаться, потому что солнечный свет тебе заменяет совесть. И чем он ярче, тем сильнее желание не просыпаться, или отсрочить пробуждение, хотя бы, на минуту, а лучше на час, или, что еще прекрасней, на год. Но это невозможно, а посему я встаю и иду умываться.
По пути в ванную я наткнулся на маму, которая не преминула напичкать больного человека, коим являюсь я, нравоучениями о том, что мне уже третий десяток и так дальше жить нельзя и, вообще, скорей бы я уже женился, и пусть жена со мной мучается. Милая моя мама, я и рад бы, но где мне найти ту, которая способна понять мятущуюся душу поэта, к тому же, желающую пива? По-быстрому влив в себя чай и посчитав, что позавтракал, я выхожу из дома и позволяю своему телу самому решать, куда же ему податься.
Тело справляется с этой проблемой быстрее любого компьютера, и вот мои скорбные ноги несут меня в сторону моря. Поэт и Море. Море и Поэт. Ничего подобного. Просто недалеко от моря находится пивнуха и именно туда несет меня нелегкая. Я не знаю, замечали ли Вы, как разнятся и, в тоже время, объединяются люди в ожидании пива. И уважаемый бомж, и конченый интеллигент замирают в едином порыве, ожидая, когда живительная влага цвета Солнца заполнит их горящие трубы. И только после того, как первые признаки синдрома алкогольного похмелья растворятся в солнечном хмеле, только после этого кастовая лестница дает о себе знать, и только после этого поднимается тяжелая волна воспоминаний и начинается битье себя в грудь, и вспоминаются былые заслуги и неоправданные обиды, и пошло и поехало. После третьей кружки я почувствовал себя человеком, способным думать не только о пиве и, решив, что мне хорошо, я собрался отправиться куда-нибудь еще.
Я полагаю, что у Вас случалось такое, когда совершенно неважно куда идти, к тому же, если тебе хорошо. Это был как раз тот самый случай. Я просто шел, наслаждаясь прекрасным погожим днем и не смотря на то, что оставалось всего несколько дней до Нового года, солнышко меня баловало, и легкий морской ветерок предлагал остановиться где-нибудь у моря и, разнообразия ради, побросать в него камешки. Раз предлагают – грех отказываться.
Я спустился на пляж. Солнце играло с морем, или море с солнцем – это неважно. Важно, что я решил приобщиться к их играм – в этом деле третьего лишнего быть не может. Я брал камни и старательно бросал их в воду: некоторые поближе, а некоторые подальше и повыше. Стая чаек и бакланов, решив, что я собрался их покормить, сделала несколько неудачных попыток поймать на лету мои камни, но, вовремя спохватившись, успокоилась так же быстро, как и поднялась.
Интересно мне знать, ведал ли Алексей Пешков, что воспевает в своей "Песне о Буревестнике" самого обыкновенного баклана? Наверное, нет. В противном случае, он воспел бы, ну, хотя бы, ту же чайку. На мой взгляд: чайка, если в чем и уступает баклану, так только в размерах. А в остальном... Хотя, как знать, может быть и есть на свете извращенцы, предпочитающие слово "баклан", легкому слову "чайка" (прошу прощения у орнитологов, но в данной ситуации я высказывался лишь с точки зрения лингвистики).
За подобными рассуждениями я не заметил, как метрах в двадцати от меня появился одинокий старик, сидевший прямо на гальке и безучастливо глядевший на воду. Похоже, что вода не вызывала в нем тех радужных ощущений, которые распирали меня. Я, вообще-то, не из тех, кто сует свой нос куда ни попадя, и придерживаюсь восточной мудрости: "Не просят – не делай", но вид старика не то, чтобы говорил – он просто кричал об обратном. И я решил подойти. Вообще-то, старик, несмотря на общий вид бродяги, выглядел внушительно: косая, как принято говорить, сажень в плечах; огромные, сильные руки; широкий, открытый лоб; борода лопатой, к тому же, седая, как снег и огромный, красный нос. Ему бы посох в руки – и готовый Дед Мороз.
Подойти-то я, подошел, а вот, как заговорить с ним, я не знал, но он сам пришел мне на помощь:
- Что, сынок, забавляешься? - его голос был скрипучим и мелодичным одновременно.
- Да нет. Хотя, Вы правы. Да, забавляюсь.
- Ну, что ж, лучше забавляться, чем строить пакости.
- Это точно.
- Ну, и как пивко? - я подумал, что он тоже был в той пивной, где и я. Просто я его не заметил.
- Ничего. А, как Вам оно показалось?
- Не знаю, не пил.
Я ничего не понял, но предложил ему исправить такое несправедливое положение вещей. Он принял мое предложение, как я и предполагал, с бодрым энтузиазмом. На БАМ так не ехали, как мы шли к ближайшей пивной. Казалось: еще немного и мы запоем какую-нибудь строевую песню. Благо, мы добрались до места назначения раньше, чем это произошло. Взяв для начала по три бокала, мы устроились на ближайшем парапете. Первую кружку он осушил залпом, и утер рукавом старого пальтишка густую пену с еще более густых усов. От предложенной мной сигареты он отказался, сказав, что за полторы тысячи лет, что живет на этом свете, не сделал ни одной затяжки. Я подумал, что дедок-то с мышами, но ему ничего не сказал. В конце концов, все мы с мышами в голове, только со своими собственными, специально обученными маленькими, серыми животными. Слово за слово, суд да дело, но мы потихоньку подобрались к портвейну, самому, на мой взгляд, изысканному, из всех демократически настроенных вин, напитку. «Дед Мороз» о себе рассказывал мало, все больше слушая мою, по началу плавно льющуюся, но потом все больше похожую на бессвязное бормотание, речь. Последней стадией были стихи:
"Вопросы, как отсутствие покоя;
Ответы, как попытка отвязаться,
Но в Вашей музыке тромбон не строит
И остается только улыбаться...
А, что еще? Им может показаться,
Что это не для них, или наоборот,
Что этот стих – не стих, а только мастурбация.
Я не пророк, а это не нотация...
Но в Вашей музыке тромбон не строит
И я не знаю, плакать, иль смеяться"
Что было потом, я, признаться, не помню. Зато я хорошо помню, что мне всю ночь снился мой давешний собутыльник. Причем, в таких вариациях, что темы Metheny просто отдыхают. Сначала мой дедок был проводником в купейном вагоне и все приговаривал: "Я в этом вагоне полторы тыщи лет служу и за все это время ни одного зайца не было", - затем, как крикнет: "Ваш билет!!!" Я начинаю шарить по карманам, в поисках злосчастного билета и не могу его найти. Тогда он берет меня, как котенка, за шиворот и вышвыривает из вагона. Я лечу в пропасть, а из моей головы, в это нелегкое для меня время, десантируются мыши и при этом дружно поют песню американских десантников. Упал я в снег. (Снег в Ялте – это не только состояние воды над крышами домов, но и состояние души солнечного города. Снег в Москве, Киеве, даже снег в Одессе не имеют такого значения, как снег в Ялте. И дело даже не в том, что снег в Ялте – такая же редкость, как звуки джаза в каком-нибудь притоне рэйва. Нет. Здесь что-то другое. Что-то более глубокое и величественное, спокойное и проникновенное, как сон после затянувшейся оргии, как белый стих после громогласных возлияний Евтушенко. Снег в Ялте – это jazz.). Я встал, отряхнулся и попытался оглядеться. Темно, хоть глаз коли. И тут, с криками: «Сюрприз», включается свет, и я оказываюсь в центре зала музыкального салона «Черное Море». Только вместо музыкантов этого заведения, которых я, нужно сказать, очень уважаю и люблю, оказывается все тот же неугомонный старик, и даже вместо Кати тоже он. И тут до меня начинает доходить, что я просто-напросто сплю. Тогда он, голосом все той же Кати, обращаясь ко мне (к кому же еще, если в зале я один?) говорит: «Погоди. Сначала послушай меня, а потом можешь просыпаться. За то, что ты не оставил старика наедине с его печалью, я выполню любое твое желание. Ты только подумай об этом в Новогоднюю ночь». «А ты кто?» - спросил я. «Разуй глаза», - был ответ. И я вижу: передо мной стоит Дед Мороз.
Проснулся я в девять утра. Сон алкоголика тревожен и краток. Иногда так случается, что просыпаешься без каких-либо видимых последствий, после вчерашнего употребления того, что в народе зовется горячительными напитками. Напитки горячительные, а трубы не горят. Хорошо трубам и скрипкам хорошо, да и саксофону не плохо.
Впрочем, хватит нести эту музыкально-алкогольную ахинею. Лучше вспомнить о том, что завтра Новый Год, а я до сих пор не знаю где и с кем буду его встречать. Вообще-то, у меня есть мечта революционера – встретить хотя бы один Новый Год лицом к стене и щекой к подушке. Здорово, наверное, уснуть в этом году, а проснуться в следующем. Но подобные мысли приходят в голову от безденежья и, как следствие, от безысходности и, обычно, в самый последний момент находятся, либо деньги, либо тот, кто предлагает тебе встретить этот нескучный праздник в их компании… и, похоже, что мечта революционера (то бишь, человека, противящегося эволюции), так и останется мечтой. Так случилось и на сей раз. Меня пригласили знакомые, о которых писать – лишь бумагу марать. Скажу только, что люди они приятные и я, не без удовольствия и благодарности, принял их приглашение.
Стол был завален всякой снедью и выпивкой. Меня, по вполне понятным причинам, больше интересовало второе, и к тому времени, когда часы должны были пробить двенадцать раз, я был готов, как пионер, который, как известно, всегда готов. Короче говоря, Новый Год, каких было множество, хотя мы и уверяли себя в обратном и, что на этот раз все будет по-другому – весело и непринужденно, если ни как в сказке, то, уж точно, как в хорошем романе. Мечты, мечты – где ваша сладость? Последней, наиболее четкой мыслью, осевшей илом в моем проспиртованном мозгу, было нечто очень похожее на анекдот: «Объявление на столбе: «Потерялась собака. Сука, падла, блядь!!! Как же я ненавижу эту страну...», а в голове у меня, вдруг, достаточно четко вырисовался образ Риги, второго после Ялты, моего любимого города. Потом все потухло.
В течение этого рассказа – это, по-моему, мое пятое пробуждение, но зато могу сказать точно, что последнее. Итак, я проснулся. Взял со стула, стоящего рядом с диваном, на котором я изволил почивать, сигарету и зажигалку, встал и, затянувшись, подошел к окну. На меня, угрюмо смотрели сосны противоположной стороны проспекта Виестура, который находится в Риге.
Ощущений не было никаких, кроме непонятно-тревожного и радостного чувства оттого, что я увидел на подоконнике статуэтку Венеры Милосской, которую подарил мне ко Дню Рождения один очень хороший человек.

14.12.1999 г. Ялта.