Автобус пришёл вовремя. Я обречёно вошёл вовнутрь, сел на сиденье и закрыл глаза. Можно подремать ещё десять минут, пока он едет к заводу.

Меня вырубало в 4.30. Самое хреновое время – это с 4.30 до 5.30. Ночная смена на конвейере. Хуже только колхоз, армия и тюрьма. Ещё война. Хотя…войну я из этого списка, пожалуй, исключу.

Я живу в кибуце. Эмигрант из Союза в Израиль. В Израиле я 7 недель. Меня устроили в кибуц, как объяснили, по страшному блату. В общем, мне очень повезло.

Жизненный график такой: в 7.30 – утренняя смена на заводе по производству пластиковых листов (или не пластиковых, не знаю, как их обозвать), в 1.30 - классы иврита, а с 12.00 – ночная смена; на следующий день: 15.30 – завод. На другой: 8.30 – иврит, 15.30 – работа в саду-огороде; потом по новой…

Вечером не кормят, есть только завтрак и обед, правда, если в ночную, то там есть еда. Зарплаты нет – считается, что я должен за еду, жильё в одной комнате с тремя придурками из Николаева и за «учёбу». Хотя из иврита за всё время усвоил только мат.

Не нравится? – Пошёл вон! А куда я пойду? Иврит не знаю, по-английски не в зуб ногой, из сбережений – 50 долларов США.

Вчера отметил своё 22-летие. В армию может попроситься? А в кого мне там стрелять? Боюсь, что с М-16 придётся крутиться на 360 градусов.

Конвейер – это каторга. Лист пластика (или не пластика, хрен его знает) идёт из-под пресса: надо его складировать и заклеить бока скотчем, а затем сразу за новым, что уже показался из нутра агрегата. Листы разные: есть длинные и тяжёлые – тогда, вроде, промежуток времени больше, но ворочать такие труднее; короткие – таскать их не сложно, но зато надо бегать мотыльком, клеить торцы со скоростью швейной иглы в машинке.

Одна ночь на конвейере выжирает 2% моего мозга, или 3%? Не знаю точно – думать нечем.

Позавчера я вырубился на конвейере в 4.45. Листы застопорились. Прибежал какой-то мужик, видимо начальник, стал орать шипящими. Мне было всё равно: зато я урвал пару минут сна.

Иногда, вместо конвейера, меня ставят на станок по резке бракованных листов. Работа тяжёлая: лист надо поднять, положить на станок, затем рубить его ножом, а затем складировать на переплавку. Но это всё равно легче, чем конвейер: можно сделать паузу, пофилонить. Да и пообщаться: станок требует 3 человек. На нём постоянно работают двое: друз и болгарин, а третьего – присылают из таких как я.

Болгарин – прикольный. Как там его зовут? То ли Бойко, то ли Войко? Ему за 40. Он смуглый, высокий, широкоплечий, с переразвитыми бицепсами. Флегматичный, медленный, основательный и … умный. Говорит по-русски с каким-то грузинским акцентом. Мне он нравится. Я люблю с ним беседовать об истории, политики. Он косит на заводе под недалёкого, но я уверен, что у него высшее образование и, может быть, не одно.
- Что ты забыл в этой палате №7? – спрашивает он меня, имея в виду Израиль.
- А ты?
- У меня жена, дети,- отвечает он и задумчиво вздыхает. Бойко напоминает мне Сократа. Смотрит на всё иронично-философски, отстранённо. Ни во что не вмешивается, не напрягается, но не даёт повода для нареканий. Видел его дочь: красивая блондинка, спортивная, ладная, быстрая, весёлая. Учится в университете в Тель-Авиве. Приезжала на Песех.

Второй станочник – друз. Не знаю, как его зовут, но он законченный мудак. Я его так и зову, да и не только я. Он был профессиональным игроком в футбол. Ну не мудак? На поле перемочил судье по роже, после чего его дисквалифицировали на 2 года. Боссы команды нашли для него синекуру – этот грёбаный завод. Всё, что он делал на заводе, - бегал со спущенными, болтающимися на чреслах штанами, и пугал девок из новоприбывших. И никто ему супротив ни одного слова не сказал. Мудак – что возьмёшь?

В первый день моей работы на станке по резке Мудак на обеденном перерыве достал рогатку и побежал стрелять голубей. Я отобрал его рогатку и сломал: не то, что б уж очень голубей люблю, но…как-то так получилось. Друз стал на меня кидаться и шипеть на басах. Нас окружили рабочие кольцом и стали делать ставки. Их симпатии были на стороне Мудака. Он хоть Мудак – зато свой, а не «русский». Бойко стоял в сторонке, курил и ставок не делал.

Мы набычились с Друзом друг против друга. Он орал на меня на иврите, который я не понимал, а я объяснял ему на русском, что с такими ублюдками как он делают на русских зонах. Он был крупнее, чуть старше и имел длинные обезьяньи руки. Мне уже было всё похрен: возможная драка и последствия не шли ни в какое сравнение с ужасом ночного конвейера.

Мудак поорал-поорал и спассовал. Рабочие разочарованно разошлись, а я пошёл работать с этим ублюдком дальше. Бойко аккуратно выплюнул бычок в мусорное ведро и сказал мне, что я очень нервный. Думаю, что он был прав. Он, вообще, почти всегда прав. Только что это меняет?

Мне повезло сегодня. Вместо работы на конвейере поставили на станок к Друзу и Бойко. Это значит, что 8 часов пройдут быстрее.

Мы работаем вдвоём: я и болгарин. Этот Мудак куда-то убежал. 8 часов рабочего дня он тратит в основном на шляние по закоулкам завода, приставания к девкам и беседы с инженерами. Соответственно, нам с Бойко приходится тяжелее, зато спокойнее с другой стороны.

Бойко невозмутимо пашет с лицом каменного Будды. Что у него в голове? Ведь он явно знавал лучшие времена.
- Слушай, Бойко, а чего мы вдвоём за троих пашем? Давай, я сейчас приведу этого Мудака, пускай тоже наяривает! – решил я подколоть болгарина.
- А оно тебе надо, Данила? Без него спокойнее.
- Что, не нравится он тебе? Хороший парень, - продолжаю я прикалываться.
- Да, хороший парень – пора убивать, - флегматично с грузинским акцентом отвечает Бойко.

Моя работа на заводе скоро закончилась. Следующие семь лет я провел в тюрьме Меггидо. Говорят, что хороший адвокат мог бы скостить мне лет пять. Но у меня не было денег на хорошего адвоката. За эти семь лет я так и не выучил иврит. Общались в основном по-русски. Зато стал говорит немного на арабском. Не знаю – пригодится ли?

На работу на конвейер я не вернулся.