Снег. Лес. Новый год скоро. Курить хочется так, что уши сворачиваются в папирус.
Достаю из пачки сигарету. Подношу её к носу и смачно втягиваю запах дешевого табака. Затем шарю по карманам. В поисках зажигалки. Тяжело вздыхаю:
- Хочешь ли ты меня так, как я хочу тебя?
Молчит, зараза. Обреченно возвращаю курево на родину, что покоится во внутреннем кармане моей куртки, и закрываю глаза. Я устал, и курить хочется так, что…
- Допился?! Уже с сигаретами разговариваешь.
- Не с сигаретами, а с зажигалкой, - резонно возражаю я, не открывая глаз.
Глюки. На них смотреть необязательно. Мне достаточно их голоса. Любой психиатр скажет, что это делирий обыкновенный. Скажет и будет неправ.
Я не бухаю уже около года. За это время мне удалось набрать двадцать кг. живого веса, вывести с предплечья две левых портачки, сняться в порнушке, скопить на однушку в пригороде Воронежа и найти постоянный объект для утех сексуальных. Она даже сделала мне предложение, на обдумывание которого я попросил у неё неделю. К неделе прилипла вторая. Потом третья…
Теперь лес. Снег. И Новый год скоро. Наверное. Не знаю, как я тут оказался. Знаю только, что курить очень хочется и что у меня есть сигареты, но нет зажигалки. Сигареты без огня – это садизм чистой воды.
- На, - говорит мне голос.
- Сам на, - мысленно посылаю я его. - Был бы у меня одеколон, выпил бы и вонял, что твоя тройная фиалка…
- Открой глаза и возьми.
- Что взять? - а глаза закрыты.
- Что хочешь, то и возьми.
Открываю глаз. Один. Левый. Передо мной, прямо в сугробе, сидит мужик похожий на писателя Шизова. В волосах снег, в бороде капуста, в глазах скорбь, на ногах сандалии, а в ладонях три чупа-чупса, флакон одеколона «Цветочный» и зажигалка.
- Не жарко? - интересуюсь я, глядя на его обувку.
- Терпимо, - отвечает он, поёживаясь, и протягивает мне ништяки. - Выбирай.
- А водки?…
- Нет. Водки нет.
- ???
- Ты о ней не думал.
- О конфетах тоже речи не было.
- Я решил, что одеколон без закуси – это моветон.
- А с закуской, значит, самое оно?
- Ты выбирать будешь? Или я пошёл…
Беру зажигалку. Тяжёлая и почему-то теплая.
- Работает?
- Последнее время не подводила.
Открываю крышку. Щёлкаю пальцем по колёсику. И:
Жара зеленая, а небо мокрое и разноцветное. Как глаза бабочки.
Она каждое утро выходила за молоком, а он каждое утро запускал воздушного змея. Змей не летел, но мальчик не отчаивался и, стиснув покрепче зубы, пытался победить земное притяжение, направляя свою большую бумажную птицу поближе к богу. Тщетно.
Рыжий, точно лето несмышленое, кот спускается с крыши. Воробьи купаются в пыли. Душно. Наверное, скоро пойдёт дождь. Соседка зовет своё чадо ненаглядное завтракать. Из чьего-то распахнутого окна доносится: «Когда это было, когда это было? Вас не наебу…»
Сколько мне тогда было? Двенадцать? Тринадцать? Нет. Теперь уже не вспомнить. Помню только, что молоко было холодным, молочник седым, а телевизор деревянным, и ещё… очень хотелось к морю. Туда, где желтый песок сквозь мечты, мечты сквозь пальцы, а небо вечно голубое.
Беру в руки эту картинку-бессмыслицу. Мне снова тринадцать. Утро. Рыжий кот лета. Старый молочник… и тот мальчишка с разбитыми коленками и воздушным змеем в неумелых руках.
Запускай. Ну! Чего ж ты медлишь? Пускай твой змей наконец-то полетит. Взмоет к разноцветному, как глаза бабочки, небу. К Богу.
- Мечты должны сбываться, - говорит мне мужик, похожий на перегар писателя Шизова.
- Шо це було? - я смахиваю с ресниц снежинки и затягиваюсь дорогим дымом недорогой сигареты.
- Да так…
- Что это за кино? Что за доспехи блять бога?
- Скорее, просто приблуды. Вернее, одна из его приблуд.
- ?!?
- Тебе хорошо. Ты хоть недолго, но смог побывать в детстве… о лете я уж просто молчу, - сетует он, растирая снегом свои закоченевшие ноги.
- Тебе кто мешает? - протягиваю я ему зажигалку.
- Пробовал. Не получается. Оставь себе. Кстати, полетел?
- Кто?
- Змей твой.
- Нет. Техника воздухоплавания не для меня.
- Не расстраивайся. Не всем же Дедалами с Икарами быть. Кому-то и Ихтиандром надо.
- Ненавижу ласты.
- Почему?
- Наличие ласт увеличивает вероятность склеить их.
- Да ты, батенька, похоже, нашел панацею от смерти.
- Ага, - говорю, - рецептура проста: пей водку холодной, десятой дорогой обходи играющие ящики и прочую эзотерику, никогда не обувай ласт, по крайней мере, на босу ногу, и будешь жить долго и счастливо.
- Насколько долго?
- До самой смерти. Кстати, что она ещё может? - я показываю зажигалку. - Кроме сомнительной способности возвращать меня в детство.
- Почему сомнительной?
- Да били меня там частенько. Что-то не очень хочется…
- Не знаю, - перебивает он меня. - Попробуй. Задай ей вопрос какой-нибудь.
- Какой?
- Любой.
Чего бы узнать такого? Чтобы не слишком заумно, но, в то же время, не совсем банально. «Что мне у тебя спросить?», - думаю я и выпускаю огонь наружу.
Вечер. Ленивые фонари старого приморского города. Ноги в воде. По колено. Стою. Курю. Не уверен, но, по-моему, я только что покинул какой-то шалман. Сытно. В слезах витрин прячется радость водки.
Женщина. Стройная. Почти молодая. С запахом стихов в рыжих волосах. Она подходит ко мне, проводит своим дорогим маникюром по четвергу и говорит. Еле слышно:
- Я знаю код твоего сейфа. Три длинных вдоха и один выдох. Короткий, как язык смерти.
- Что есть джаз? - игнорирую я математику своего дыхания.
- Джаз – это взаимно.
Черно-белый звук старого расстроенного пианино наивно отражается в луже, а лужа в её глазах. Глаза закрыты.
- Не спи. Замёрзнешь, - теребит меня мужик, похожий на прозу какого-то питерского писателя. - Ну. И как она тебе?
- Работает.
- Я не о зажигалке. Я о женщине.
- Не помню, - вру я.
- Завидую. А я никак не могу её забыть. Было время, эта ворона, с завидным постоянством, раз в сутки приходила ко мне, наливала ракии и грязно домогалась моего одиночества. Она мне всю печень выела: «Расскажи да расскажи».
- Рассказал?
- Пришлось. Ненавижу любопытство. Похлеще любой пытки будет.
- Что?
- Что «что»?
- Ну, что ты ей рассказал?
- И ты туда же?!
- Не хочешь, не надо.
- Да ладно тебе. Ну, чего ты? Я сказал ей, что просто хотел помочь людям.
- Альтруизм – высшая форма эгоцентризма, - умничаю я.
- Возможно, именно поэтому она мне и поверила.
- А на самом деле?
- А на самом деле, я просто подмёл сей артефакт у своего хозяина. По пьяни. Очнулся – никого, а в руке зажигалка эта, гори она ясным пламенем. Потом… ладно. Заболтался я. Пойду.
Он поднимается из сугроба, отряхивает с задницы снег и, не прощаясь, медленно и как-то деловито уходит в сторону опушки. Ну, вылитый Иван Сусанин. Только одет не по сезону, и без поляков.
- Мужик, - зову я его.
- Что? - не оборачивается тот.
- Тебя звать-то как?
- Отгадай с трёх раз.
Делать мне больше нечего, как отгадывать имя какого-то полоумного бомжа.
- Ну, что, поехали? - обращаюсь я к зажигалке и чиркаю колёсиком по кремню.