Ну! И на кой хрен ему это надо?
Да какая разница, для чего? Главное - он платит. Сидит плавно где-нибудь за безбрежным дубовым столом в тиши своего офиса нехилого. Маленький тщедушный панк в дорогом, как грузовой автомобиль, костюме. Смачно курит огромную нескончаемую кубинскую сигару. Гладит по гладкому крутому бедру свою очередную белокурую 90-60-90 и платит. Ей - за формы, мне - за содержание.
Только где ж его найти-то - содержание это? А как же Яндекс - найдётся всё? Залпом допиваю безнадёжно остывший чай, закуриваю, одним пальцем набираю волшебную комбинацию буковок: "sex with Santa Claus" и, уставившись в монитор, предвкушаю.
Хрена лысого. Дед Мороз есть, секс тоже присутствует (и, причём, в таких вариациях, что мне и не снилось), а вот в тандеме - извините.
Звоню:
- Пётр Валентинович?
- Да.
- Добрый вечер. Это Редин.
- Я узнал Вас. Чем обязан?
- Хотел спросить: может, Вам вместо Санты подойдёт конь или хряк? Эти звери на просторах Интернета резвятся с девчонками, как дети малые... или, на худой конец, рыба...
- Какая рыба? - не понимает тот.
- Не знаю, - поясняю я. - На селёдку похожа. Там одна девица мастурбирует ею так, что, глядя на это, хочется самому стать рыбиной.
- Причём здесь рыба? Ты задаток взял?
- ...
- Я тебя спрашиваю: ты взял бабки? - и куда только лоск его вежливости подевался?
- Взял.
- А за что?
- За секс с Санта Клаусом, - неуверенно мямлю я, - найти... картинки. В количестве 21 штуки.
- Можно больше. Ищи, - уже спокойно произносит дорогостоящий панк Петр Валентинович, но, на всякий случай, предупреждает: - и учти, до Нового года осталось три дня.
- А если не найду? - пробую закинуть удочку я.
- Сам виноват. Если не найдёшь, познакомишься с Гномом, Белоснежка моя. Но, боюсь, ничего хорошего тебе это знакомство посулить не сможет - ...и положил трубку.
Что тут скажешь? Кроме воспоминаний о всеобъемлющей матерной матери, в голову ничего не лезет. Вляпался! Словно та рыба. По самые хвостовые плавники. Говорила мне мама: сынок, деньги, конечно, не пахнут, НО...
Меня всегда забавляло это её "но" и интонация, с которой она его произносила. Только сейчас понял я и "но", и интонацию. И куда ж мне теперь с такими печальными познаниями, кроме петли? Хотя, нет. Лучше сначала в магазин. Залить глаза, и будь что будет.
Ночь. Улица. Фонарь. Аптека.
Аптека торгует наркотой по рецептам.
Фонарь разбит мальчишками.
Улица с противоположной стороны ощетинилась нежно противотанковыми пластмассовыми ежами.
Ночь закрыта на переучёт, но магазин работает - слава яйцам.
Захожу. Беру с прилавка, уставленного киром, недешёвую красную бирку виски. На последние. Открываю. Прикладываюсь. Попускает вроде. Лёгкой походкой подхожу к кассе, плачу по счетам и выметаюсь на улицу. В ночь.
Ночь. Улица. Фонарь. Аптека. У аптеки в обществе порхающих бабочек-капустниц пританцовывает недопетыми своими стихами Александр Блок. Я подошёл к нему. Я дыхнул ему в лицо свежайшим недешевым перегаром. Я хотел о многом расспросить его. Но он вовремя растаял.
Где-то, посреди зимы, в окружении, оставшихся без хозяина, бабочек, в голых ветках платана, увитых новогодними гирляндами, звучит танго. Страстный танец. О том, как в пропитых трущобах Монтевидео утомлённое солнце нежно с морем прощалось. А горячий марьячо, приревновав свою молоденькую бестолковую подружку к лучезарной улыбке заезжего танцора, финским ножом разрезал тому рот от уха до уха. Пускай теперь скалит зубы.
Звонит мобила.
- Как успехи?
- Здравствуйте, Петр Валентинович. Ищу.
- Ну, ищи, ищи, Белоснежка моя.
Ищу. Что же ещё делать бедной Белоснежке, когда кровожадный гоблин Гном, наверное, уже точит свой мачете и ехидно так улыбается, предвкушая встречу с ней? Ищу. Ищу бутылку в безбрежной лени карманов моего пальто. Ага! Вот ты где, подружка вкусная моя. Достаю. Но подруга дней моих суровых предательски выскальзывает из озябших рук. Руки-крюки. На асфальте в бесконечном лунном свете веселятся осколки стекла, надежды и неизвестно чего ещё. Асфальт мокр от моих, невидимых миру слёз и от растёкшегося по нему виски. Луна навзрыд вместе с почитателем её бессловесного таланта.
Бреду никуда. Убитый и злой. Мимо редких прохожих, спешащих сквозь меня к домашнему очагу. Мимо предновогодней суеты. Мимо огромного окна в праздник. Окно традиционно украшено новогодними причиндалами и принадлежит ресторану с многозначительным названием "Кабак". Останавливаюсь - всё равно иду никуда - и прилипаю носом к стеклу.
За стеклом, на фоне танцующих, пьяных, лысых, полуодетых, но потных людей, сидит за столиком женщина. Красивая. Стройная. Милая. Плечико обнажено. Дай поцелую. На столе свеча горящая не торопится, стоит бокал с красным вином, и лежит какая-то чёрная книга с золотым тиснением на корешке. Букв не разобрать, но я знаю - это томик стихов Александра Волынского.
Отрываю взгляд от этого чуда и опускаю его вниз, на ботинки. Ну, так и есть - один шнурок развязан. Закуриваю. Жадно, словно перед смертью, делаю три затяжки, отбрасываю окурок и опускаюсь на корточки.
Не помню, сколько нужно времени на то, чтобы завязать один шнурок, но, когда я поднялся, она стояла передо мной - незнакомка из застеколья.
Наши глаза встретились. Какая банальность.
- Извините. Обозналась, - я повернулась и пошла обратно.
- У Вас на столе Волынский, - то ли спросил, то ли сказал он.
- Да. Его стихи.
- "Ночь. Улица. Фонарь. Аптека", - начал он, но потом, сказав: "нет", почему-то начал шептать: -
"февраль. Купить коньяк и пить
безбожно. Вплоть до середины марта.
читать Платона, Ницше и Декарта,
(литературоведа Энгельгардта),
пытаясь что-то в жизни изменить,
хоть дураком всегда труднее быть.
И пить.
До середины марта. Пить"...

* * *, как небольшая передышка, показавшаяся мне вечностью, где обитает лишь пространство.

..."день, улица, кафе, газета,
жующий что-то сбоку рот,
и солнце, пьяно напиваясь,
мне улыбается, как крот.
и в чашку с пеной погружая
свой нос, как в мелкую купель,
я пузырьками выдыхаю:
"День, улица, кафе, апрель", - выдохнул он.
- Это не Волынский, - сказала я.
- Я знаю, - не возразил мне он. - Их написал один отставной капитан подводной лодки “k40”. Кстати, он мой духовный сосед, но, не смотря на это, до сих пор утверждает, что стихи эти - дрянь. Я с ним не согласен. А Вы?
- Знаете что? Пойдемте-ка со мной, - ушла от ответа я. - И не думайте о том, чего у Вас нет.
- О чём это Вы?
- О деньгах.
- Хорошо. Не буду, - его уму очень хотелось выпить.
Мы вошли в ресторан. Сели за мой столик. Свеча догорела. Подошёл официант и предложил ему карту вин, но он, даже не заглянув в неё, потребовал графин водки и закурил. По-моему, официантов он ненавидел.
Пока услужливый где-то переливал водку из бутылки в графин, он перегнулся через стол и прошептал:
- Этот официант очень сильно похож на одного прилизанного панка по имени Петр Валентинович.
- Странно.
- В мире много странностей, но что именно озаботило Вас?
- Моего шефа тоже зовут Петр Валентинович.
- А чем он занимается?
- Сидит за безбрежным дубовым столом в тиши своего офиса нехилого - маленький тщедушный панк в дорогом, как грузовой автомобиль, костюме, - смачно курит огромную нескончаемую кубинскую сигару, гладит меня по гладкому крутому бедру и платит мне. За мои 90-60-90. Так сказать, за формы.
- А мне - за содержание.
- Так мы, оказывается, работаем с Вами в одной фирме.
- Вообще-то я - птица вольная, - сказал он, после чего совсем тихо добавил: - только, похоже, с сегодняшнего вечера в клетке.
- Проблемы? - спросила я.
- Как у всех.
- Но не каждый способен угадать, чья книга вот уже пять лет со мной. Постоянно.
- Я не угадывал. Я знал.
В ответ на это она сказала о том, что все мужики с Марса, и что совершенно невозможно понять, чем иногда они руководствуются.
- Я не знаю насчёт Марса, но то, что мы с вами с разных планет - это точно, - предположил я и сразу выпил принесённую водочку.
Я хотел написать ей, что лучшая метода понять - вообще не пытаться понять что-либо (не думаю, что она задаётся вопросом: почему молоко белое, если коровы жрут зелёную траву?), но меня жестоко обломали, тонко намекнув: де нехуй со своим свиным рылом да в наш калачный ряд (комментарии позволительны исключительно для друзей). А мне так хотелось блеснуть интеллектом.
Многоточие. Довольно приятное, чтобы о нём не вспомнить. Я даже забыл о своих неприятностях. Но ничего похабного. Мы просто пили: она красное вино, я белую. После третьей познакомились - оказывается, её зовут Леной, - а после пятой она уже пыталась успокоить меня:
- Да. Ты пока не друг, но собутыльник ты отличный.
- Кстати, есть у меня собутыльник (он же по совместительству лучший друг) Шашкин, - сказал я. - Так он, когда просыпается, сразу же накатывает и опять спать. Может таким макаром до трёх суток колбаситься.
- А Шашкин твой, похоже, не очень разнообразно колбасится. А может, и нет. Не знаю.
- Кто его знает, что он там - за закрытыми глазами - видит?
- Да дрыхнет, небось, что он там может увидеть в таком состоянии? Хотя иногда такое снится, что хочется как можно скорее проснуться или не просыпаться вообще.
- А я недавно в течение всей ночи наблюдал вполне логичный диалог: "почему цыган так веселит жареная рыба? - спрашивает один, а второй ему отвечает: - потому что они сохраняют её исключительно в mp3". Я смеялся, как подкошенный. А в это время в машине моей пнеобразной вместо сидирома стояла сковорода: открываешь её, наливаешь туда немного подсолнечного масла и жаришь сидюки с музыкой местного тапёра.
Музыканты давно уже разошлись. Остался только длинный худой пианист, похожий на буратинового папу из старого советского фильма. Он сидит на маленькой тёмной сцене и ласкает своё старенькое фортепиано, тихонько нашёптывая ему проворными пальцами: "Besame. Besame Mucho".
Я незаметно подошёл к нему, участливо положил руку на его костлявое плечо и сказал тихо:
- Бери шинель. Пошли домой.
- Пошли, - ответил мне он.
Швейцар услужливо закрыл на замок за нами дверь, подёргал её и отправился спать и видеть сны о своём генеральском прошлом.
С пианистом мы расстались, как лучшие друзья. Ничто не сближает так, как распитая бутылка водки в ближайшей подворотне. Лена не пила. Она терпеливо стояла на стрёме.
- Тебя с Гномом Петр Валентинович познакомил? - спросила она меня, когда тапёр, чуть покачиваясь, растаял в тумане прошлого, что ещё две секунды назад было будущим.
- !?!?!!!!!, - набор этих символов означает, что глазам моим стало тесно в своих орбитах.
- Что с тобой? - удивилась Лена, глядя на мои, не по сезону выпученные глаза.
- Но он больше похож на дона Кихота или на папу Карло, - у меня всегда так: когда я нервничаю, я начинаю нести всякую ахинею.
- Так потому и Гном, - пояснила она. - Все-таки что случилось? Извини за книжную банальность, но на тебе лица нет.
Если бы я был Шашкиным, то непременно воскликнул бы, театрально изобразив ужас: "А куда оно подевалось?", но я - не он, и потому побоку всякие шуточки. Тут дело серьёзное: если не жизнь, то здоровье мое точно в опасности, о чём я с третьесортным пафосом провинциального трагика на лице и поведал Лене.
Она долго - где-то минуты три - смеялась, затем взяла у меня остатки водки, выпила их и спросила:
- У тебя фотограф есть?
- Есть. Графиня. А что?
- Немедленно звони ей, - она протянула мне свой мобильник, - говори, чтобы завтра в девять вечера она была по этому адресу, - и дорогим маникюром всучила мне свою визитку.
- Я, конечно, позвоню, но не могла бы ты объяснить: в чём дело?
- Объясняю: Пётр Валентинович меня уже давно донимается. Он согласен на любые условия, ещё и баблосов грозился дать. Так что мне не трудно будет напоить его и нарядить Дедом Морозом. А дальше всё зависит от твоей графини.
- Графини, - поправил я её, - с большой буквы. А почему ты это делаешь для меня?
- Тебе не понять.
- Почему?
- Сам же говорил: мы с разных планет.

Я спал, как ребёнок, уткнувшись носом в подушку.

- Вот, - сказал я, входя в офис с огромным дубовым столом, и протянул прилизанному ублюдку дискету с файлами (jpg).
- Тут то, что мне надо?
- Да, - ответил я и повернулся к выходу.
- Подожди, - он вставил дискету в дисковод своего компьютера.
Его молчание было красноречиво, как "...улица. Фонарь. Аптека". Это ж просто счастье какое-то.
- Это что? - процедил он сквозь зубы.
- Это, Петр Валентинович, Ваш заказ - sex with Santa Claus, - мирно ответил я и уже в дверях бросил: - С Новым годом.