Сейчас мне уже не вспомнить ни названия той книги, ни автора, ни сюжета.
В памяти осела единственная фраза: «Каждый человек за свою жизнь должен пройти через богатство и нищету, настоящую любовь, горькое разочарование и войну». Тогда утверждение о необходимости познать войну вызвало у меня протест. Разве можно приобрести позитивный опыт в том, что несёт смерть и разрушения? Но, как оказалось, у всего, в том числе и у войны, есть обратная сторона медали. Сейчас, спустя четыре года, я чаще вспоминаю о хорошем.

За несколько месяцев до войны, пытаясь начать жизнь с чистого листа, я очутилась в совершенно чужом городе. Всё незнакомое: улицы, люди, работа и пустая квартира, арендованная в старом, ждущем очереди на снос, доме. И, ставшая незнакомой, но такая родная дочка, приезжающая на выходные из интерната, где прожила последние полтора года.

Интернат находился в тридцати километрах к северу от моего нового города, и когда со стороны ливанской границы полетели «катюши», его спешно закрыли, отправив детей по домам. У нас пока не бомбили, война казалась чем-то далеким и нереальным. Машка, подросшая, почти забывшая русский язык, держалась неуверенно и несколько отчуждённо. Мы обе кардинально изменились за время, проведенное врозь. Но мы по-прежнему любили друг друга и начали потихоньку наводить мостки взаимопонимания.

До нашего города «катюши» долетели через три дня после приезда Маши. Оставив её дома, я отправилась в муниципалитет, оформлять документы для записи в школу. Не было предупреждающего завывания сирен ПВО, сразу грохнул взрыв, разворотивший фасад банка в квартале от меня. Люди застыли, как в стоп-кадре, кто-то истерически визжал. Я не успела испугаться, всё вытеснила мысль: «Машка… ей страшно». И чувство вины за то, что оставила её одну. Еще не стихло эхо первого взрыва, как я рванула домой, на ходу набирая номер её мобильника. Замешкайся я на пару секунд, уже не дозвонилась бы - все линии были перегружены.

- Мамааааа! Мне страшно!.. – захлёбывающийся плач прерывается икотой.
- Солнышко, держись, я уже бегу. Зайди во внутреннюю комнату и залезь под стол, не выходи…

Всю дорогу до дома я неслась, прижимая трубку к уху и бормоча что-то успокаивающее. Снаряды продолжали падать, но я слышала только всхлипы дочки. Оказалось, в нашем доме нет бомбоубежища, только общественное укрытие через дорогу. Крепко схватившись за руки, мы выбежали и споткнулись о соседку, которая лежала на пороге своей квартиры и по-звериному выла.

- Роза, вставай, надо уходить отсюда! – я попыталась привести её в чувство, хорошенько встряхнула за плечи. Но Роза не отреагировала, самозабвенно отдавшись панике.

У меня не было ни сил, ни желания возиться с истеричкой. Мы побежали к укрытию. Муниципалитет оказался не готов к обстрелам, все общественные бомбоубежища были закрыты. Я вспомнила, что на параллельной улице есть большой торговый центр с подземной стоянкой и потащила дочку туда. Сидя на ступеньках в прохладной бетонной темноте, я увидела, как Машка обута – в тапки со зверюшками, причем, разными: на левой ноге морда собачки, на правой – ёжика. Я хихикнула. Девочка, проследив за моим взглядом – тоже. Через секунду мы ржали в голос, утирая слёзы.

Разумеется, после того, первого обстрела, муниципалитет открыл все убежища, туда натаскали колченогих стульев и продавленных диванов с благотворительных складов. Сирены ПВО предупреждали душераздирающим воем за минуту до взрывов.

Всего одна минута…
Сирена. Её нарастающий вой вгрызался в мозг с назойливостью комара размером с динозавра. При первых звуках начинало противно сосать под ложечкой и дрожать в горле, отдаваясь эхом во всем теле, до кончиков пальцев. Было четкое ощущение, что дрожат пломбы в зубах, это заставляло непроизвольно сжимать челюсти. Я тогда прочувствовала на себе, что значит "трясуться поджилки". Хотелась взвыть вместе с сиреной, в унисон, перекричать её. Но я боялась, что если начну выть, то не смогу остановиться. Одного взгляда на Машку хватало, чтоб внутренне встряхнуть себя, отложить эмоции и начать действовать - четко просчитанными движениями схватить рюкзак, захлопнуть дверь, повернуть ключ в замке.
И прикрикнуть на нее, чтоб не ждала меня, а бежала вперед.

Возле двери стоял рюкзачок со сменными футболками, двумя бутылками воды, пачкой крекеров и кошельком с деньгами и документами. Входная дверь всегда оставалась приоткрытой, ключ торчал в замочной скважине с наружной стороны. Мы с секундомером в руках засекали время, необходимое на то, чтоб схватить сумку, запереть дверь и добежать до бомбоубежища через дорогу. Выходило полторы минуты. Полминуты приходилось полагаться на авось.

Странное время. Время - ушки на макушке. Постоянно прислушиваешься. Телевизор с приглушённым звуком, чтоб вовремя услышать сирену. Время, когда жизнь сжимается до границ сегодня, только сейчас. Когда вдруг испаряются вечный цейтнот, муравьиная суета будней, планы на завтра, переживания и страхи перед будущим. Я тогда впервые прочувствовала, что значит жить настоящим моментом. Странное время, благословенное время.

Постоянно находиться в бомбоубежище было невозможно. Слишком гнетущее впечатление производили сидящие там сутками испуганные люди и тяжелый, горячий и густой, как кисель, затхлый воздух, лениво перемешиваемый лопастями стареньких, дребезжащих вентиляторов. Некоторые люди сбивались в шумные кучки около радиоприемников и живо обсуждали происходящее.

- Слыхали, на соседней улице одна женщина добежала до укрытия и сразу за порогом умерла от обширного инфаркта?
- Да, а слыхали про мужчину, который вышел на улицу покурить между обстрелами, и его прямо у входа в бомбоубежище убило прямым попаданием! Прям на куски разорвало…

Люди с какой-то болезненной настойчивостью обсуждали вероятные последствия попадания снаряда в нефтехранилище порта или в химический завод, смаковали возможные пожары или заражение окружающей среды. Некоторые сидели в сторонке тихо, как шлюхи в церкви, воткнув невидящий взгляд в заплеванный пол, и только вздрагивали при каждом гулком "Бум!" за стенами бомбоубежища. Находиться там постоянно было слишком тяжело для психики. Мы исправно неслись в укрытие при звуках сирены, отсиживались там во время бомбежек, но остальное время проводили дома. Ночевали тоже дома. Обстреливали нас преимущественно в дневные часы.

…Субботнее раннее утро. Вой сирены вышвырнул меня из постели. Машка не проснулась, и я подумала, что не стоит ее будить. Всё равно вовремя не доберемся до бомбоубежища. Я понадеялась, что рванет не в нашем районе. Авось пронесёт. И тут мне заложило уши от грохота. Машка, белая, как бумага, вскочила с кровати. Глазищи в пол-лица. В квартире была внутренняя комната, не имеющая наружных стен и без окон. Я затолкала кричащую дочку под стол, сама села на пол рядом и, закрыв её голову руками, начала молиться. Через два дома от нашего «катюшей» разворотило стену и напрочь снесло балкон. А нас пронесло.
Те, кто мог себе позволить, уехали в центр страны. Север почти обезлюдел, хотя почти всё: банки, почта, муниципальные службы, полиция, скорая помощь и больницы продолжало работать. Закрылось большинство кафе и ресторанов, магазинов и ночных клубов. Опустели пляжи.
С наступлением темноты бомбежки прекращались, и как-то вечером мы решили рискнуть поплавать в море. Таксист посмотрел на меня, как на умалишенную: "Ты что, ненормальная, там же рядом нет бомбоубежища, еще и ребенка с собой тащишь!" Но всё-таки отвёз и дал номер своего мобильного, чтоб позвонили ему, когда поедем домой.
Это было непередаваемо. Тишину нарушал лишь плеск волн. Казалось, весь мир сжался до этого фрагмента времени и пространства - есть только море, звездное небо и я с Машкой. И ни души. Мы плескались в теплой, прозрачной воде, брызгались и визжали. А потом орали. Я и сама не знаю, что толкнуло меня заорать во всё горло, возможно, потребность выпустить накопившееся напряжение. Машка секунду смотрела на меня, а потом присоединилась. Надрывая горло, до рези в груди мы старались переорать друг друга, и только ветер разносил над ночным морем наши дикие вопли. И улыбались до ушей, сами не зная чему.

Куча свободного времени, которое надо чем-то заполнить. Я учу Машку рисовать простым карандашом, показываю, как придать рисунку объём с помощью теней. Учу её играть в карты. Довольно быстро она освоила покер, дурака и козла.

- Мам, давай я научу тебя играть в шахматы.
- Что ты, мышонок, это не для меня. Я в жизни не смогу постичь премудростей этой игры. Меня уже пытались научить – бесполезно, видимо, я не настолько умна.
- Если заранее говоришь, что не сможешь, значит - не сможешь. Ты хотя бы попробуй.

Соглашаюсь с неохотой, не хочется выглядеть в глазах дочки тупицей. И тут она так просто и доступно объяснила, что я, к собственному удивлению, все поняла. Шахматы очаровали меня. Я не ожидала, что могу с детским восторгом настолько увлечься игрой. В нашем "тревожном" рюкзачке появились колода карт, карандаши и альбом для рисования, и маленькая коробочка с шахматами.

В один из дней, изнывая от вынужденного безделья, мы решили пойти в торговый центр на соседней улице, и во время кратковременного затишья между обстрелами побежали туда. Толстые стены, за которыми почти не слышны звуки сирен и взрывов, прохладный, кондиционированный воздух. Удивительно, но некоторые магазины не только работали, но и объявили по случаю войны небывалые скидки. Торговля шла вяло, но покупатели все равно находились. Мы некоторое время наблюдали за одной женщиной, нагруженной пакетами с обновками. Она целенаправленно переходила от магазина к магазину, кульков в её руках становилось всё больше и больше, но губы оставались напряжённо сжатыми, а глаза пустыми.
- Мама, а давай пойдём в кино!
Это предложение застигло меня врасплох. Я не была в кинотеатре пятнадцать лет. В последний раз это было в юности, ещё на доисторической Родине. Кинотеатр в торговом центре работал, невзирая на то, что зрителей не было. Мы сидели вдвоём в прохладном, тёмном зале. Бессовестно мусорили попкорном и шумно прихлёбывали кока-колу. А на огромном экране разворачивалась феерия "Пиратов Карибского моря". Я уже позабыла впечатление от просмотра фильма на большом экране и чувствовала себя ребёнком. Мы вышли из кинотеатра с одинаково сияющими глазами и глупыми, восторженными улыбками. А у Машки появилась первая детская влюблённость, Джонни Депп совершенно покорил её воображение и надолго стал главным персонажем её рисунков.
Под конец война сделала нам неожиданный подарок. За два дня до прекращения огня, в парке около дома мы подобрали брошенного щенка.
- Мама, давай возьмём его, ну пожалуйста! Он маленький и бедненький, может погибнуть.
- Ты же хотела немецкую овчарку, Мась…
- Ну, он почти овчарка, ну, мамочка, пожалуйста!
Так у нас появился почти овчарка Джокер, дитя войны с невероятно миролюбивым характером.

Война закончилась.
Эта война закончилась…
Жизнь снова вернулась в ритм, в котором не успеваешь заметить и оценить такие переживания, как вопли во всю глотку на ночном, безлюдном пляже, восторг от шахмат и кинотеатра, трогательную откровенность маленькой девочки, рассказывающей о своей увлеченности Джеком-Воробьём. И изгрызенные тапки, и лужицы мочи от нового члена семьи.

…После войны появилась мода на новый сигнал мобильника. Звук сирены ПВО. Мода эта оказалась кратковременной, не прижилась - уж очень многие люди неадекватно реагировали, если у кого-то звонил телефон.