Было такое время. Первый стройотряд. Первая «долгая» сельская жизнь. Городские мальчики, вчерашние первокурсники, мы добросовестно загружались кирпичами – растрескавшимися красными и прохладными силикатными - стопками по шесть-восемь штук, и, прижимая подбородком, откинувшись назад от тяжести, на дрожащих ногах растаскивали их по объекту. Мешали вручную бетон в старой гремучей цистерне, разрезанной по осевой. Учились разводить пилу и подавать скользкое бревно на гудящей ультразвуком пилораме. И впитывали непонятную, космически иную деревенскую среду.

Жили в добротной двухэтажной сельской школе. Школа имела даже небольшой портальчик - каменная сталинская постройка с просторными рекреациями и высокими потолками. А на чердаке шелестело неведомое царство голубей. Июльской ночью Бинь - аспирант-вьетнамец с гидромеха, неунывающий маленький бабник, умница и работяга - повел нас, салаг, на голубиную охоту. Вооружившись кухонными тесаками, повесив на плечо наспех связанные узлом старые простыни, с шаткой стремянки мы шагнули в терпкий полумрак птичьего мира. Многолетний помет, высохший до пепельной пыли, словно река, принял нас - мы провалились по колено. Вскружила, затрепетала голубиная Вселенная: «Шррр-х! Шхлоп-ппп! Шррр!!!» Поселковые голуби, одичавшие за вольные десятилетия, живым веером взбивали воздух, летели во всех направлениях разом, мягко шлепая безудержно бьющимися крыльями по лицам, по рукам, по головам нежданных птицеловов. Мы хватали голубей, просто растопырив руки, и, побросав ножи, сворачивали теплые головы. Затихших птиц сбрасывали в простынные узлы - и снова хватали бурлящее пеной пространство, торопились, пока еще воркующие хрипом голуби не нашли выхода в узеньком чердачном проеме, сквозь который любопытно светила Полярная звезда. Некоторые экземпляры умудрялись выскочить из плена со свернутой шеей и, курлыча пунктирным свистом, по горизонтальной параболе улетали в звонкую ночь, слепо натыкаясь на стены, балки и фермы перекрытия...

Потом мы - гордые, разгоряченные приключением «охотники» - спустились в маленькую бревенчатую кухню, неумело ощипали и выпотрошили тушки при свете тусклой лампочки. Быстрый Бинь, перетекая ртутью от стола к плите и обратно, запек голубей на противне в прозрачных рисовых листьях с какой-то хитрой приправой из бамбука и жгучих азиатских специй. То, что получилось, имело загадочное название «Блинчики по-сайгонски» и опаляло рот не хуже живого пламени...

Недалеко от школы стояла аккуратная свеженькая избушка с белоснежными занавесками. Школьная библиотека. Необычайная роскошь для сельской обыденности. Школа, как выяснилось, в сентябре ожидала восемь шалопаев, на которых приходилось одиннадцать учителей. И пустеющей школе была придана вот эта библиотека на восемь плюс одиннадцать единиц педагогического процесса в отдельно взятой смоленской деревеньке. Библиотека была всегда открыта, хотя библиотекарши я так ни разу и не увидел.

В дождливый день, когда на объекте не было работы, я осторожно отворил библиотечную дверь. Дальше сеней не пошел. Справа лежала высокая стопка книг. «Учебник шофера третьего класса». «Сага о Форсайтах». Ниже, под этими фундаментальными томами, громоздились пачки книжек пожиже. Партийные цитатники, ленинские нетленки. В углу стоял внушительный столб из пяти картонных коробок. Верхняя была приоткрыта. Разноцветными леденцами блестели насыпанные горкой капсулки - очевидно, импортные таблетки. Странно, аптека в библиотеке... Я аккуратно приподнял коробку и прочел бесстыдно белую наклейку на нижней стороне. «1000 - 1500 ИЕ ХГ 100 мг прогестерон. Для интравагинального введения крупному рогатому скоту (капсулы)». В гуще затейливо блестящих капсул-конфеток лежала плотная брошюра, из которой я детально уяснил назначение этих французских леденцов в пыльной среднерусской действительности...

...Когда в соседнем селе командир нашел выгодный подряд - замену полов в коровнике - мы оперативно выгрузились в коровьем мире, наполненном навозным духом и тягучими густыми позывными «Му-у-у-у...». Местные мужики выгоняли коров наружу, отправляли пастись. До вечера нам предстояло поменять все сгнившие половицы: к концу дня коровы вернутся домой и пол должен быть полностью отремонтирован - ночевать буренкам надо под крышей. Последние задумчивые экземпляры, спокойно взирая на развернувшуюся строительную суету, выходить явно не намеревались. Вопросительно мычали и мерно пощелкивали хвостами, отгоняя жирных бойцовских мух.
- Пошла! П-пошла, кому сказал?! - заорал пастух в длинной армейской плащ-палатке и коротко пнул в бок удивленно взиравшую на него черно-белую подопечную. Удар сапога не произвел в мироощущении коровы ровно никакого эффекта. Тогда пастух размахнулся специально заготовленным березовым поленцем - сухим, крепким - и со всей дури обрушил орудие управления буренке между рогов. Поленце резво отскочило от могучей широкой кости. Удар был такой силы, что отдался глухим эхом в невысоких покоях коровника. У меня, городского неофита, зазвенело в ушах. По всем понятиям бедолага должна была рухнуть с проломленным черепом тут же, в ноги своему мучителю. Черно-белая заинтересованно посмотрела на плащ-палатку, слегка пожевала вечную свою жвачку, и печально вздохнув, медленно шагнула к выходу. За ней двинулись и остальные крупно-рогатые диссидентки.
- Ах ты ёкарнаясукебляхамуха Машка! - тощий совхозный ковбой воинственно заковылял, замыкая коровий полк и угрожающе помахивая поленом.

В коровнике остались только малые телята. Их на волю не выпустили, посчитав, что большого вреда не принесут, мешать работе не станут. Весь пол в коровнике был залит жидким навозом чуть выше щиколотки, и гнилые доски приходилось выламывать со дна этого пахучего болота, а затем находить и выдирать застрявшие гвозди, чтобы коровы не поранили ноги. Так же, на ощупь, устанавливались новые доски, и их фиксировали гвоздями-соткой, взметая молотком навозные брызги. Главным после молотка орудием был лом - поддеть доску, приподнять лагу. Навозно-строительный процесс шел быстро, споро. Когда сбоку раздались тихие вздохи и шершаво-мягкие звуки, я не выделил их из какофонии работы. Вздохи и шорохи робко, но настойчиво пробивались сквозь лязг и шум. Вытерев чистым рукавом пот со лба, я разогнулся, чтобы передохнуть пару минут, и оглянулся. Вплотную ко мне стоял маленький коровий ребенок. Теленок подошел ко мне незаметно. Он стоял и лизал мои стройбатовские галифе, сапоги. Пока я ковырялся с парой трудных досок, малыш, видимо, впервые потеряв мать, доверчиво двинулся навстречу неизвестному объекту. Он глядел на меня влажными черешнями доверчивых глаз и тихонько лизал мой сапог. Шершавый мягкий язык розовой лопаткой несильно толкал меня.
- Ты вот что, дружище. Ты давай вон там постой, а то еще зацеплю тебя случайно, - я прихватил молчаливого собеседника за прозрачное ухо и отвел к ближнему столбу.
- Вот здесь. Если очень надо - лижи столб. Понял?
- Му, - неуверенно согласился теленок. Он ласково смотрел на меня сквозь бахрому белесых длинных ресниц и неумело дергал хвостом, на который деловые мухи не обращали никакого внимания. Работы было еще навалом и я, изредка поглядывая на неожиданного товарища, опять погрузил руки в неглубокое навозное озерко. Ржавые гвозди, давно уже ничего не скреплявшие, выскакивали легко. Гнилые половицы пошли целым блоком и, вывернув их с десяток, я отставил в сторону ломик. Дальше вступили в дело топор, молоток и ножовка: белая стопка новых досок постепенно уменьшалась, очередная половица ложилась в ряд на широкие лаги, пришитые заплатки из свежих досок напитывались бурой жижей, постепенно сливаясь с общим фоном. В плотном рабочем ритме опять я не обратил внимание на тихие всхлипы, которые стали нарастать и учащаться. Оглянулся и обомлел: полупудовый ломик соскользнул по столбу, к которому был прислонен, и свалил теленка с ног, лег ему прямехонько на шею, жестко придавил к полу. На телячьей шее косо вздулась четко пульсирующая вена, детеныш дергал синеющим языком и виновато смотрел на меня, хрипя и чмокая. Я бросился к бедняге, освободил, поставил на слабые изогнутые ножки:
- Ну? Ты как? Живой, чучело?
- Му, - шепнул теленок и слабо лизнул мою ладонь. Язык был мягкий, и немного щекотал.
- Стой рядом, но ко мне не лезь. Понял?
Теленок промолчал, укоризненно и ласково глядя на меня распахнутыми глазищами…

...Коровья идиллия на этом не закончилась. Вечером, собрав инструменты и сбросив грязные верхонки, я потянулся к целлофановому пакету, что с обеда повесил на гвоздик, вбитый в угловой столб, где было немного почище. В пакете болталось полкило карамелек с повидлом – «Смородиновая», «Апельсин» и немного «Барбариса». Заботливые поварихи Оля и Катюха снабжали нас конфетами, чтобы было чем на объекте червячка заморить. Привычно сунув руку в пакет, захватил горсть конфет и попытался освободить от фантика первую. Моя ошибка была весьма трагикомичной… В длинном целлофановом пакете, оканчивающемся странной фигурой в виде перчатки, лежали разноцветные капсулы, весело блестя яркими оболочками. Конфетный пакет висел на соседнем замазанном известкой столбе. А в пакете-перчатке искрились те капсулы из библиотеки. Тот самый прогестерон. Видимо, дожидался возвращения коров...

...Двумя неделями позже, в этом же коровнике мне довелось увидеть коровью любовь настоящую, без добавок и консервантов, без призывно мерцающих капсул. В самой ее реальной силе. Команда сельских ветеринаров, в состав которой входил уже известный обладатель плащ-палатки и трое совхозных рабочих, ассистировали в сложном производственном процессе местному быку с незамысловатым именем Бидон. Бидон занимался главным своим делом, от которого и звался быком-производителем. Объектом производительной деятельности была та самая Машка, которая получала жизненные уроки березовым поленом («Ах ты ёкарнаясукебляхамуха Машка!»). Машка стояла покорно и задумчиво рассматривала безоблачное небо в маленьких тусклых окошках. Бидон, наперекор богатырскому весу, бабочкой взлетал на широкий Машкин зад и выпускал свой тощий острый корень, усиленно дергаясь всем мощным телом. Мужики, присев на корточки, пристально следили за сутью происходящего и деловито комментировали:
- Мимо прошел. Надо немного левее. Бидон! Еще на заход!
Лоснящийся бархатной кожей, засаженной репьями и засиженной толпами мух, Бидон коротко кончал и грузно соскальзывал с крупа возлюбленной. Машка имела вид отрешенный, стояла твердо, словно вкопанная и даже не поворачивала головы в сторону бурно дискутирующих мужиков. Бидон вооружался новым приливом энергии чрезвычайно быстро. В очередной раз вскинув юркий инструмент, Бидон работал, не сачкуя: Машкин зад дрожал мелкой дрожью в такт мощным бычьим ударам.
- Во! Вот щас занырнул! Мужик. Ну еще разок, для верности - и хорош.
Бидон отработал третий сеанс и неутомимо приготовился к очередному акту любви. Но мужики ухватились за толстые веревки, загодя привязанные к рогам Бидона, и, растягивая веревки в разные стороны - по двое на каждый рог - потащили взбешенного Бидона прочь из коровника:
- Хорош на сегодня! Охолонись, бля!
Бык недоуменно мычал и упирался, дергал могучей шеей, рвался из пут, напрягаясь и шаря по потолку мутным взглядом. Но мужики были хитрее, да и опыт ведения быка имелся. Они ловко дергали веревками поочередно, сбивая силу быка, не давая ему сконцентрироваться на мощном рывке. Постепенно Бидон успокоился, и процессия достигла дальнего конца коровника, где уже были распахнуты двери на выход. В этот момент раздался могучий мучительный крик Машки. Она подняла голову по-собачьи, почти вертикально вверх, вытянула мясистые губы и - не замычала, нет, и даже не закричала - она запела тягостную песню одиночества, глубокую, полную тоски и обиды... Бидон в секунду разметал стражу, круто развернулся, пожирая воздух широко раскрытыми ноздрями и ринулся на зов. Двое мужиков упали навзничь, но не выпустили веревку из рук. Они болтались на привязи, как марионетки, упирались пятками в скользкий пол, матерились, орали... Бидон уверенно шел, нагнув голову, и ответно мычал. Это был клич, тоже не похожий на мычание. Он требовал и обещал, он обрушивал и уничтожал. В коровнике задрожали стекла, как от сирены, акустика невысоких сводов внезапно заработала консерваторскими октавами.

Бидон не дошел.

Мужики, улучив момент, крепко замотали веревки вокруг двух столбов, зафиксировав тем самым упорно бьющегося Бидона. Плащ-палатка вынул главный аргумент-демократизатор, и - врезав поленом печально глядящей на него Машке - промеж все тех же рогов, выгнал корову за пределы коровника. С одиноким Бидоном справились через полчаса.

...Каждый год я проживал стройотряд не просто. И дело здесь было не в физической тяжести. Главная трудность была именно в том, чтобы суметь прожить два месяца простых деревенских буден. Прожить, не соскочить, как бы ни было тяжко среди очищенных от городских условностей истин. Истин, которые напрашиваются на пафос, но остаются натуральными – как шершавый язык теленка, печальный взгляд одинокой Машки и финальный хрип непобежденного Бидона.