Запойное чтиво

Француский самагонщик :: Тарас и, безусловно, другие

2014-08-16 21:13:40

I
Тут звонит мне мой ребенок:
– Пап, ты хорошо «Тараса Бульбу» помнишь?
– Дочь моя, – говорю, – я ж тэбэ породил…
– Опять сосуды расширял? – возмущается она, не подозревая, что цитирует.
Вообще-то она вполне начитанная. Просто некоторые цитаты, что у меня от зубов отскакивают, по жизни – ну не ее. Это не страшно, а поговорить о литературе мы любим. У нас взаимопонимание хорошее.
Вот недавно обсуждали такую тему: трагизм в русской классической литературе. Ведь правда, сплошной мрак. Анна под паровоз бросилась, два Дмитрия на каторгу отправились, Ларису застрелили, две Катерины утопились… Муму тоже… Да и там, где все – внешне – не настолько ужасно, там тоже тоска беспросветная. Хоть «Обломова» взять, хоть «Мертвые души», хоть «Вишневый сад», и нет этому конца.
Ну понятно – критический реализм. Обличает пороки общества. Однако и в эпоху реализма социалистического, по идее – жизнеутверждающего, все то же: как достойное произведение, так хорошего не жди. Тут что «Тихий Дон», что «Театральный роман», что вышепроцитированная «Хромая судьба», что даже любимая мною «Верхняя Мещора». (Последнее отчасти шутка.)
Удалось нам припомнить только две светлые вещи: «Первую любовь» и «Вешние воды». Не густо.
(Кстати: в Москве есть уникальная улица – единственная, названная именем литературного персонажа. Улица Павла Корчагина называется. Это факт хорошо известный, а вот в связи с поисками светлого в русской классике выявилось, что недалеко там улица еще более уникальная – названная по литературному произведению. Улица Вешних вод.)

II
Впрочем, вернемся к «Тарасу Бульбе».
– Сосуды, – говорю, – в порядке. А зачем тебе «Бульба»?
И она мне объясняет, что ее старшему ребенку (моей, стало быть, старшей внучке) предписано это читать. Ибо оно – в программе седьмого класса средней школы.
– Я, – горячится дочь, – сама помню только в общих чертах. Ну и взяла перечитать. Папа! Там сплошное безудержное пьянство и запредельная жестокость! Детям по двенадцать – тринадцать лет, а этой «Бульбе» надо ставить категорию 16+! Если не все 18!
– Ладно, – отвечаю, – придется тоже перечитать… Смутновато помню, лет пятьдесят же прошло или около того… Потерпи пару дней…
Ну и стал перечитывать.
И вот что я вам скажу.
Во-первых: написано совершенно гениально. Все-таки не зря Гоголь для меня – на самой вершине литературы, русской и мировой. Написано так… Трудно объяснить словами, но вот представьте: описание степи, по которой едет Тарас с сыновьями; довольно длинное описание, вроде бы должно быть скучно в наше динамичное время, а оторваться – невозможно. Эту степь видишь, ее слышишь, ощущаешь запахи. Реально. Так не снимет никакой режиссер ни с каким оператором.
Характеры – всех без исключения персонажей – абсолютно живые. В каждой черточке, в каждом слове.
События поданы так, что чувствуешь себя даже не свидетелем их, а прямым участником.
И язык. Он волшебный. Сплошь и рядом обороты, да целые периоды – простонародные, а то и (как бы) малограмотные. Но попробуй убрать их, исправить; попытайся изложить слогом Тургенева или, допустим, Набокова – все, можно закрывать книжку, ставить на полку и никогда более к ней не возвращаться.
Уверен: это прием, осознанно примененный. Не стоит подозревать Гоголя в незамысловатости. Все-таки – и Яновский он был, а не только Гоголь; и с Пушкиным общался, можно сказать, на равных; и в Италии долго жил… Хочу подчеркнуть: осознанно! он писал так – осознанно! Конечно, ему все это было отпущено свыше, но он – осознавал все и не просто проводником оставался, а – соучаствовал.

III
Ну вот, с чисто литературными делами, со стилистическими, покончили; перейдем к содержаниям, смыслам, идеям… С вашего позволения, вкратце – сюжет «Тараса Бульбы». Вернее, канва изображенных в повести событий. Непредвзято.
Сжатое описание времени и места: последний оставшийся диким угол Европы; власти здесь нет – старые русские князья давно ушли, польский король далеко, да он и слаб. На этом пространстве поселяются и выживают исключительно люди, к нему (пространству) пригодные. Они умеют все: ковать железо, вязать сети, строить какие-никакие хаты, гнать горелку (так у Гоголя, через «е»). Но стоит появиться поводу – и они бьют собственноручно сделанные глиняные горшки, трофейные античные вазы, собственных жен – и уходят воевать. Смыслов в их жизни только два – война и/или (если время мирное) беспробудная пьянка-гулянка.
Полная свобода. За- и беспредельная.
Православие, которое (как объект защиты) столько раз упоминают герои повести? Оно для них исключительно фетиш, условность; эти люди ничего не понимают в православии. Иллюстрация – процедура приема нового члена Запорожской Сечи:
–В Бога веруешь?
– Верую.
– В святую Троицу веруешь?
– Верую.
– А ну, перекрестись!
Крестится.
– Так ступай же в какой хочешь курень.

И вот: старый Тарас и два его сына, только что возвратившиеся из киевской бурсы (где они не почерпнули ровным счетом никаких знаний), едут в Сечь. Приезжают; надобно бы повоевать, но войны нет; все только пьянствуют. Кошевой атаман объясняет огорченному Тарасу: воевать не можно, ибо у нас с турецким султаном договор, мы побожились. Да что ж, что побожились, изумляется Бульба, он же басурман! Но кошевой тверд: побожились, не можно.
Тогда Тарас организует избрание нового кошевого, а затем – появление в Сечи людей, свидетельствующих о неслыханном поругании козацкой чести: жиды-де шьют своим жидовкам юбки из поповских ряс, а еще запрещают вкушать православную пасху без поганого жидовского значка на ней.
– А еще они называли тебя земляным червяком!
Мало того: ляхи и вовсе… нет-нет, тут просится непечатное слово, но я воздержусь. В общем, ксендзы катаются в таратайках, запряженных не лошадьми! а православными!
Ну уж этаких новостей перенести не можно. Сечь единодушно встает на дыбы; окрестных жидов топят в Днепре, после чего запорожское войско (поголовно все боеспособные) отправляется в поход. Мстить ляхам и жидам. Новый кошевой, тоже осторожный, но не настолько, насколько прежний, подчиняется обществу. И охотно возглавляет рать.
Поход. Это самум, или торнадо, что-то такое, стихийное, тут взывать (к чему-либо) бесполезно. Сопротивления нет, пощады тоже нет. Смерть и смерть. Гоголь говорит об этом совершенно без эмоций, что только усиливает впечатление. Младенцев поднимают на пики, матерям отрезают груди, с отцов сдирают кожу. Монастырь (католический, естественно) сжигают дотла, монахов вешают. Трупы на пепелищах, мертвая полоса.
Наконец, упираются в город Дубно.
(Тут не лишне сказать, что при Дубно в июне 1941 года состоялось крупное танковое сражение. Ударные группировки двух советских механизированных корпусов атаковали захваченный немцами город с юга и с севера; южная группа ворвалась в Дубно, а северная была остановлена – неразбериха! – приказом командования в нескольких километрах от него; последовал тяжелый разгром с очень серьезными для всей войны последствиями.)
Вот и во времена Тараса Бульбы происходит нечто похожее. Взять укрепленный город с ходу – не удается. Там гарнизон, хотя и немногочисленный, а жители – включая женщин – льют со стен кипяток и горячий вар. Правильную осаду и правильный штурм крепостей козаки считают делом недостойным. Поэтому – располагаются сплошным кольцом по периметру и ждут, когда город сдохнет от голода. Блокада.
Все к тому и идет, да вот беда – оно требует некоторого терпения. А запорожцам скучно. И возобновляется пьянство. Тем временем к городу подходит присланный на подмогу польский отряд; убивают множество спящих козаков (караулы почему-то не выставлены), массу других берут в плен, прямо в исподнем, и входят в Дубно, укрепляя его оборону.
У стен города разгораются бои, люди с обеих сторон гибнут в изобилии; решительного перевеса не добивается никто. Ясно, однако, что у запорожцев сил в целом больше, а главное – генеральная диспозиция не изменилась: запертые в крепости все так же обречены умереть с голоду.
И тут (очередное «и тут») появляются гонцы из Сечи. Оказывается: уйдя мстить, ее, Сечь, оставили совсем без защиты. Чем не преминули воспользоваться татары. Налетели, пожгли-пограбили и отправились домой в Крым с богатой добычей.
Запорожцы делят свои силы на две части. Одна устремляется вдогонку татарам – и гибнет. Другая остается у стен Дубно – и тоже гибнет.
Образец стратегии.
Позже старый Тарас Бульба, чудом выживший, организует беспощадную партизанскую войну по всей восточной части тогдашней Речи Посполитой. Финал вполне ожидаемо трагичен, и, пожалуй, главная польза от всей истории – создание Гоголем великого произведения…

IV
А все-таки – в чем же смысл? Что имел в виду Гоголь? Не знаю, что он имел в виду. Могу только догадываться, а вот сам – размышляю.
Мне думается, смыслов здесь несколько. Выделю два, и первый из них вот в чем.
Беспредельная свобода, какая воцарилась в те времена в том углу Европы, есть зло. Беспредельная свобода порождает разгул ради разгула и войну ради войны. Все это – только разрушение.
Разумеется, никаких этнофобий я не подразумеваю. Со времен Тараса Бульбы прошли века и очень много чего случилось; генетической связи тех козаков с нынешним населением не имеется – народы приходили, уходили, перемешивались, умирали, возрождались, и снова умирали и воскресали, и опять перемешивались; господствовала жесткая власть московских царей, всероссийских императоров, советских генсеков; люди, живущие в тех краях, должны были бы покориться; они и покорялись, поколение за поколением, но в Гражданскую войну именно здесь происходили самые, может быть, жестокие и бесчеловечные события; и теперь, вот прямо сейчас, именно здесь происходит… то, что происходит.
Сама эта земля проникнута, что ли, чем-то таким мистическим, чем-то таким аномальным? Готов поверить.
И второй смысл. Он вытекает из истории Андрия, перешедшего на сторону врага – ради любви.
Скажу сейчас кощунственное: я не осуждаю Андрия. Не знаю, как бы поступил на его месте. Не дай Бог… Вряд ли – как он. Скорее, повесился бы. Или сошел с ума. Или, вернее всего, пустился бы в одиночный бег – на Дон, Волгу, Яик; а то и в скит бы…
Но вот смотрите: Тарас убивает своего сына, не испытывая душевных мук. Изменил – убить как собаку, и дело с концом. Только вздыхает, глядя на труп Андрия – добрый мог быть козак…
А тот перед самой гибелью – шептал имя любимой.
А тот – понимал, наверное, а если не понимал, то чувствовал, что воевать пришел не за правое дело. Что же правого в поднятии младенцев на пики?!
И – шептал имя любимой за миг до конца.
– Ты одна мне отчизна.
Вот он, смысл: беспредельная свобода и следующая за ней ненависть порождают разрушение и смерть; любовь же порождает созидание. Прочитайте монолог Андрия, обращенный к возлюбленной: это достойно «Песни песней».
– Мы не годимся быть твоими рабами; только небесные ангелы могут служить тебе.
Вот оно – созидание. И – а вдруг – бессмертие? Хотя и Бог с ним, с бессмертием: умереть – не жалко.
Вообще: только два персонажа есть в этой повести, которым я лично сочувствую – Андрий, да еще его и Остапа несчастная мать. А полячка? А нет! Полячка, коей только небесные ангелы могут служить, – она ведь вызвала Андрия в осажденную крепость не любви ради, а чтобы спас от мук голода… Тоже, конечно, сочувствую – как сочувствую всем, кто страдает; но это другого рода сочувствие…
Ну, а если мне предъявят монолог о боевом товариществе – программный вроде бы монолог, Тарас Бульба утверждает, что нигде во всем свете более не сыскать такого товарищества, – то я напомню о трехстах спартанцах, да еще о девизе «Un pour tous, tous pour un!» (он не только французский – существует на множестве языков, включая древние); да, наконец, пущего эффекта ради, о семи самураях.
Сдается мне, Гоголь понимал все это не хуже нас. Даром, что представления не имел о Куросаве.

V
Вот примерно так (совершенно не будучи уверенным в полной и даже неполной своей правоте) я и поговорю с дочерью и внучкой. Хотя, конечно, останется, как ни крути, общая тревога о (пока) двенадцатилетних. И не только.
Напоследок – тоже цитата: человечность – это серьезно.

P.S. Проверили с дочерью: что «Вешние воды», что «Первая любовь» – все они, оказывается, тоже трагичны, это я просто подзабыл за давностью…