Француский самагонщик :: Ярость

2009-12-03 14:56:10

Он стоял в углу, лицом к этим щенкам, которые его туда неожиданно загнали. Злости он не испытывал. Только печаль, да еще, пожалуй, вялое удивление. Шестнадцатый год в этом доме. Никогда ничего подобного – ни с ним самим, ни с женой, ни с дочерью. Дом большой, со всеми и за сто лет не перезнакомишься, но в лицо он знал всех, и все знали его.
Стаи подростков постоянно толклись в его подъезде, на площадке первого этажа. Пиво, пустые бутылки, со звоном катающиеся по засыпанному окурками полу, неумелый, тупой мат, дебильный гогот. Не раздражать это не могло, но он всегда сдерживал себя. И они его тоже как бы не замечали. Только иногда из толпы доносилось: «Здрассь, дядь Валер!» – значит, в тусовке участвовал кто-то из пацанов с его этажа.
Когда он вошел в подъезд, отметил про себя, что на этот раз здесь немноголюдно – всего шестеро пубертатов лет по пятнадцати, не больше, прыщавые лица знакомы совсем смутно, – и ведут себя пубертаты довольно тихо. Точнее, вообще молчат.
Но оказались беспричинно агрессивны. Стандартный диалог: «Хули вылупился, дядя?.. Ты в своем уме, мальчик?.. Кто, блядь, мальчик?.. Пацан, иди на хуй, я сегодня не подаю… Ну гляди, педрила!..» и т.д. И вот он в углу, лицом к этим щенкам… или волчатам?.. шакалятам?.. да, пожалуй, шакалятам. У вожака – это явный вожак – охотничий нож. Добротный такой, с желобком для стекания крови. Остальные как бы на подхвате. Все, в общем, не пьяные. Ну, пива немножко…
Нападать пока не решаются. Но от лифта отрезали. Да и не бежать же от сопляков... Стыдно, и жене с дочерью потом как тут ходить?
Вожак накачивает себя, заводит себя бессмысленными словами. Участвовать в этой перепалке глупо. До сих пор неловко за свои реплики в самом начале.
А злости нет, и это плохо.
Давно он не дрался. И не был ни мастером, ни любителем этого дела. Нет, в детстве, конечно, – много и охотно. И чаще с успехом, чем без. В молодости тоже бывало, хотя и пореже, и успех уже был фифти-фифти.
А в зрелости – почти никогда. Ни желания не было, ни повода не случалось. Так, пару раз только. Тоже, кстати, фифти-фифти вышло. Впрочем, эти эпизоды и драками-то назвать нельзя было.
В первый раз – его ни с того, ни с сего нокаутировал совершенно незнакомый человек на улице. Вышел тогда из магазина и услышал: «Эй, мужик!» Повернул голову на звук – и получил мощный прямой в голову. После чего тротуар плашмя ударил его по спине. Как психа скрутили, как вызывали милицию – это в памяти не сохранилось. Пришел в себя только в отделении – метров сто оказалось от магазина, – где дежурный составлял протокол.
На следующий день пришлось снова ехать в это отделение. Разбитая губа болела, в голове слегка шумело, но увидев несчастного мудака, очевидно, от души избитого ментами ночью, он написал заявление об отказе от претензий. Вышли с мудаком вместе. Тот коротко извинился и склонился над урной в мучительной рвоте. Потом сказал, что был не в себе, с бабой у него какая-то беда, а сам он борец, так что тебе, браток, считай, повезло. Извинился еще раз и побрел прочь.
А во второй раз он сам безо всякого предупреждения нокаутировал наглого слесаря в автосервисе. Заехал туда по какой-то малости и нарвался на шутку о замене прокладки между рулем и сиденьем. Даже тогда не сильно рассердился, но рядом стояла дочь, и спускать было невозможно. Он применил любимый финт детства: двинул левое плечо вперед, имитировал широкий замах правой – и резко продолжил движение левой, впечатав кулак в живот имбецила. Тот скрючился, подставив затылок, но добивать было бы лишним. Знакомому мастеру смены он посоветовал уволить кретина без выходного пособия. Тем дело и кончилось.
А сейчас не хватало ему чего-то. Злости не было. Ни жены, ни дочери рядом тоже не было. Патовая ситуация. Когда в подъезд кто-нибудь войдет – неизвестно, время позднее. Еще этот идиотский пакет в руке…
Он чувствовал себя всё глупее. И вот от этого начал потихоньку заводиться. И обрадовался этому.
Медленно, мучительно медленно, но возникал в душе некий ритм. Всё чётче и чётче. И появились неясные контуры чего-то, совсем не имеющего отношения к происходящему – но в то же время и имеющего. Почему-то – ярко залитый солнцем песок, палящее солнце, табличка «Ловля рыбы запрещена». Всё контрастнее и контрастнее.
Потом – давний стих:

Хорошо быть свирепым быком!
По арене гнать матадора;
чтоб глаза засыпАло горячим песком –
Bronzo! –
Argento! –
Oro! –

чтобы левый наставив рог,
взрыть копытом зловонность арены;
чтоб в пропахший пОтом песок
матадор преклонил колено;

чтобы двинув чугунной башкой,
правым рогом рвануть мулету!
Но трибуны ревут: “Ахой!”
…………ахой…………
матадорову пируэту.

Всё равно – пропороть врага!
Матадор невредим, но скоро
он поднимется на рога!
Bronzo!
Argento!
Oro!

А пока: разворот – рывок –
рев, звучащий смертельно-глухо, –
и засажен метровый рог
пикадоровой кляче в брюхо!

Разодрать! Затоптать! Ахой!
Ярость – клочья алого цвета!
Но звенит бандерилий рой,
и опять мельтешит мулета.

Он изящен и внешне свеж,
этот мачо, герой арены.
Но в его обороне брешь
образуется непременно!

Всё. Мулета летит на песок,
вертикально воздета шпага.
Остается один бросок,
или – три танцевальных шага.

Рев клокочуще-хриплый, глухой;
отдалённое “Торо! торо!”
Тишина на трибунах. Ахой!
…………ахой…………
Bronzo!
Argento!
!……!

Кондиция была почти достигнута.
Вожак шакалят сделал выпад, не переставая изрыгать пустую брань. Так себе выпад, без последствий.
Кондиция была достигнута полностью.
– Хорошо, – хрипло сказал Валерий. – Ты меня убедил. Я тебя боюсь. Вот тебе, это очень дорогая вещь.
Он вытащил из пакета бутылку действительно дорогого вина – Шато Пальмер девяносто шестого года.
– Такая бутылка стоит в магазине баксов триста, – сказал Валерий. – С тебя, поскрёбыш!
Держа бутылку за горлышко, он сильно ударил ею по стене. «Ради такого дела не жалко», – мелькнуло в голове. Мощно запахло божественным вином. В руке была классическая розочка. Шакалята зачарованно смотрели на нее.
Он, как когда-то, имитировал замах правой, в которой держал розочку – и ударил вожака левой. Левой ногой в пах.
Нож упал на пол. Стая бросилась врассыпную. Он хотел рвануться за ближайшим из шакалят, но перед глазами вдруг проплыло чёрное пятно, он опёрся рукой, затем плечом о стену и осел по ней на пол, залитый благородным вином.
…
Очнулся дома, лежа на диване. Звонили в дверь. Услышал, как жена, чёрно матерясь, открывает. Затем голос соседского Кольки, местной грозы полей и огородов:
– Тёть Лен, дядя Валера как, живой? А этого Костяна я на счетчик уже поставил, он деньги отдаст, вы не беспокойтесь! А кто вас когда тронет, со мной будет дело иметь, я всем сказал!
«Ну, хоть одна польза от сегодяшнего дня», – вяло подумал Валерий.