евгений борзенков :: Утро

2016-08-16 14:13:08

Ненавижу утро. «Утро туманное, утро седое...» - где-то в детстве тебя придавил этот штамп и теперь выползай из-под тёплого одеяла в солёный и терпкий мир, где сыро, суетно, все спешат кто куда, но только не тебе на помощь. И чьи это тут воспоминания: утро, на квадратном, почти твёрдом столе эмалированная миска с холодным компотом, смятая постель, за окном заснеженная укро-русь, на простыне расплывшееся кровавое пятно, рядом, подпрыгивая на одной ноге, печальная утренняя девушка пытается вернуться в трусы и не смотреть на следы своего первого греха. Где-то здесь и ты тоже, со своей огромной головой, набитой толчёным стеклом, нестерпимым шумом, грязно-чёрной кровью, лилово-самогонным шлейфом из пасти и этим еб*учим утром. Ты ночью сбил девчонке прицел; все произошло так вдруг, так нехотя, так полу-шутя, так внезапно, никто ни в чём не виноват и никому не должен, но утро протягивает свои векселя почему-то именно тебе. Пухлые губы, симпотные мешочки под глазками, худенькое тельце. Е*у и плачу. Вы же едва знакомы, все это алкоголь, томный вечер, какие-то танцы. Зачем? Тебя ведь зовут Вероника, окэй? Но кому нужно, как там тебя зовут, или звали, когда так гудит башка? О, хмурое утро....

Утром перво-наперво тебя встречает оторванная голова козла с рогами, лежащая посреди дороги. Бля буду, мэртви бджолы. С неё сыпятся черви и ты с минуту изучаешь многозначительный натюрморт на асфальте цвета «мокрый асфальт». Картина бодрит почище кофе, ты первый, кто удостоился чёрной метки и в голову лезут щупальца прекрасного утра. Сатанизм чистой воды, проделки международных виолончелистов, карма и всё такое. И тебе под порог с утра – на. Опускаются руки, точно говорю. Остаётся только нарисовать вокруг рогатой головы перевёрнутую звезду и быстренько поплевать через левое плечо, но вот уже – чу! – шаги кого-то случайного спешат из-за угла развеять таинство спонтанной мессы, оборвать поползновения, спасти тебя, ранимого, от тебя же, лукавого.

Чёрные коты, выстроившись в ряд, по очереди степенно перебегают дорогу. Их много. Хитрые, доброжелательные старухи с пустыми вёдрами спешат навстречу. Всё как надо. Ебальники, словно начищенные чайники со скорбно поджатыми губаме, прорези для глаз в рыхлом расползающемся тесте под грязными, съезжающими на лоб париками. Утро делает из приличных людей актёров из погорелого театра. Суматоха. Утром обнуляется всё, что успел накопить за вечер и ночь. Вчера был праздник, на мозг удачно упало несколько капель дофамина, эндорфина и эфедрина, а сегодня утро протягивает костлявую ладонь – плати! Ну что ты скажешь.

Воздух.. единственное, что слегка окупает бесчеловечность и садизм утра, это воздух, влажный, тёплый, ласковый. Дышать, товарищи, ещё никто не отменял. Он врывается в лёгкие, через специальные отверстия в носоглотке попадает в мозг, омывает нейроны кислородом, до хруста распирает череп изнутри, и по коже под волосами бегут мурашки, гурьбой спускаются между лопаток по позвоночнику... и оживаешь. Летний воздух,пока бесплатный, пока ещё общий. Он имеет странное свойство будить воспоминания, связанные с тонкой комбинацией запахов, с почти неуловимыми его оттенками. Музыка запахов. Например вот, ровно несколько лет назад, вдыхая точно такой воздух, день-в-день, Анка, сидя напротив меня в утренней июньской жаре и возмутительно тесных белых шортах, отлила в граните: «В Авдеевке летом – вафли». Приподнимая эту фразу в сегодняшний эшелон высоты, можно сказать что её вес конгруэнтен знаменитому «В Питере пить». Что она имела в виду? Элочка-людоедка сказала бы, что вафли, это «Хо-хо!». Для чукчи, к примеру, вафли, это что апельсин, а апельсин, соответственно – как.. любить. В Авдеевке пить, в питере вафли. В Донецке – любить. В устах молодой симпопотной девчонки «Вафли», - это хо-хо. Дайте ей вволю вафель и она перевернёт мир. Молодая, в её хваткой памяти ещё свежи приятности про недавнее детство, про маму, тёплое молочко на ночь, первая двойка, первая сигаретка, первый мужчина, его сочные вафли.

Да, в Авдеевке были в своё время вафли, помню, как же; рукотворное озеро с хрустально-чистой синеватой водой, когда заходишь в воду по пояс, то чуть пониже своей набрякшей в плавках каркалыги видишь ступни свои, своей спутницы, и своих многочисленных спутников от одного края пляжа и до другого. Прекрасно, беззаботно, по-летнему воздушно, словно взбитые сливки или крэм-брюле.

Помню, ещё до войны, ещё задолго до красной черты мы как-то накурились и поехали толпой среди ночи в Авдеевку на карьер. Было за полночь. Я сидел за рулём и рулил и не нашёл дорогу, хотя до этого был там сто раз. Трава была что надо. Мы объездили всё, спалили бак бензина и по итогу стали где-то в степи, достали из нычки шалу и окончательно убились.

Проснулись утром на обрыве, под нами внизу плескался карьер с голубой водой. Неистово-синий. Где-то там за его гранью уже выкатывалось солнце. Небо было таким большим, что казалось можно обнять руками. Жизнь была ещё больше. От края до края.

Я вылез, помочился с горы на всю эту красоту , растолкал свою банду, мы завелись и поехали домой.
Утро, солнце и вафли.