Редин :: Дом на юру

2010-06-06 14:54:36

- Гриша, береги виноград, - говорила перед смертью своему малолетнему оболтусу мать, - пригодится.
- Мамо, чего его беречь-то? - вопрошал тот и, отпустив на волю стрекозу: - У нас же его, как грязи.

Стрекоза кривой стрелой пробралась сквозь день. Устала на ржавом огрызке заката, и, превратившись в маленький синий квадратик, издохла. Эскулапы, не имея практических навыков в реанимации малых геометрических фигур, лишь беспомощно развели руками.
Над телом покойной бдели всю ночь. Часто бегали в гастроном. За пивом, водкой и раками с воблой. Потом кто-то украдкой смахнул седую слезу и вызвонил девочек. До утра умерщвляли плоть привокзальными шалавами, поминая усопшую добрым словом.
Похороны буднично. Без гроба. В сером утреннем мареве. Пьяный приходской священник, измордовав воздух ладаном, протяжно нарисовал в небе несколько звуков на древнем языке Литаджи и разбрелся по домам.
В море мидии жемчуг вынашивают. Пляж. Никого. Лишь чайки посмеиваются над нелепостью мироздания. Дура птица. За идиотским смехом скрипит на юру свой долгий век хижина. Раскачивается под порывами ветра, но стоит. Что твоя фелюга на рейде. Без паруса. Именно в таком, просоленном дождями жилище кошки якшаются с домовыми. Одно слово – берлога.
На крыльце две сойки соседского кота дразнят.
Отец Григорий вошёл в дом. Снял сутану. Остался в тельнике. Тело под тканью полосок крепкое. Кряжистое. Подошёл к столу. Крякнул селезнем. Налил в посудину молока. Холодное. Собрался было выпить, но почему-то поставил на край и отошёл к раскрытому окну.
Чашка. Тяжелая. Грубая. Из зелёной глины. Треснула. Молоко по скатерти. Одной строкой. Осколки дождя над морем. В море мидии жемчуг вынашивают. Пляж. Некто очень похожий на бога, забраковав очередное сотворение мира, забрался в Большой андронный коллайдер и предложил в пинг-понг перепихнуться. В пинг-понг ей не хотелось. Ей вообще ничего не хотелось. Она сидела на берегу и, свесив ноги в закат, мечтала о море. Это как зевать во сне – нелогично, но возможно.
Священник чертыхнулся в сердцах. Опомнился. Машинально осенил себя крестом, посмотрел на разлившееся по столу молоко и вытер. Ветер принёс запах молнии. Грянул гром. Солнце из-за занавески выглянуло. Вспотело. Григорий закрыл окно. Он уже давно ничему не удивлялся, но солнцу не доверял, предпочитая рыбу винограду.
И того и другого теперь было в достатке.

Ему хорошо запомнился день, когда дед принёс побег лозы виноградной. Воткнул его в землю, присел рядом, проскрипел довольным патефоном: «Вот теперь заживём», отогнал пса, выкурил папироску и заснул. Полсотни лет с тех пор минуло. Холмик над могилой деда порос травой и превратился в маленькое озерцо. Летом его тритоны охраняют.
Пьяная ягода во дворе Григория лилась, как на дрожжах, – не успевал собирать. И радовался, когда местные воры с легкостью умудрялись за ночь сделать то, на что ему пришлось бы потратить целый день. Однако уже через неделю изабелла вновь лозу к земле обременяла. Проклятием плодородия.
Пробовал рыбачить. Но, после того как под тяжестью улова однажды чуть не пошёл ко дну, плюнул на хвост прыткой рыбине, вывалил всю добычу за борт и зарёкся. «Лучше уж голодать, чем... ялик только целее будет», - ворчал он в кисель густого вечера, выбираясь из старенькой, тщательно проконопаченной лодки.
На берегу ждала его кошка. Ждала и никак не могла взять в толк, почему она прониклась к хозяину какой-то хренью, схожей по своей структуре с любовью к классической музыке. К классике она относилась с прохладным подозрением. С младых когтей.
- Пойдём, Мурка, домой. Сегодня у нас пост. Строгий.
Мурка ничего не поняла, но послушно засеменила за горе-рыбаком. Хвост трубой. А наутро, учуяв запах молока и свежей рыбы, услышала:
- Значит, договорились?
- Договорились.
О чём они там договорились, кошка не знала, но с тех пор слово «пост» слышать ей не доводилось. В доме всегда была рыба и свежий ржаной хлеб. И молоко. Парное. Правда, исчез спелый виноград. Да не очень-то и хотелось.