Cтэн ГОЛЕМ :: Лёгкий способ сойтись по-родственному

2009-09-10 12:25:32

* * *
Что Бог ни делает, всё к лучшему. Либо он просто шутит.
Вот однажды вышла у нас история… Давно уже. Но это случилась такая быль.
Не верите, не настаиваю. Как говорил покойный Иохим с Ришельевки, кучер адвоката Лукомского: настойчивы только круглые идиёты!
Не хотите слушать - свободно можете помидорку съесть.
Было это… А-а, кому теперь нужны эти история с географией?!
Это было у моря, где ажурная пена. Да-да – Северянин, чтоб он был здоров!
Припоминаете, однажды был такой всемирный потоп?
Так сразу, когда просохло, Бог вернул обратно море и солнце, чтобы молдаване снова построили глиняный дом на берегу, а греки сплели сеть, выдолбили лодку и повезли из Турции контрабанду.
Столько дел, столько дел – палец о палец не почесать!
Повезло: потоп смыл все наши грехи! Что вы так смотрите?
Уже и Богу не доверяете? Сами тогда у него и спросите. Вон там, видите?
Это мы Кресто-Воздвиженскую церковь проезжаем.
Да, так я о потопе! От тех самых времён, как армянские евреи причалили в Ноевом ковчеге к вершине старого Арарата, по наши дни у Грачика Товеляна не появилось ни жены, ни настоящей фелюги.
Никто не припомнит, чтобы они были – значит, таки не было их.
Что было у старого Грачика, так это нестойкий ум и две дочери.
Дочерей звали Ася Грачиковна и просто Фира.
Почему вторая обходилась без отчества? Все думали, что Фира со своим норовом до отчества не доживёт. Нрав у Фиры был южный. Такой, знаете ли, немножко растрёпанный. Рявкнет, бывало, басом: пшли-ка вы вон, нахлебники! – мухи или нищие так и летят с-под окон врассыпную.

Родословная Товеляновых дочерей была довольно смутной.
Так же, как и прочего населения южной России.
По маме девочки были евреи и немножко курды. По папе – неясные армяне и откровенные гои. Русские оболтусы плюс армянские прохвосты, если конкретно.
Путаница кровей, само собой, то и дело порождала войну народов.
Когда сёстры ссорились, а ссорились они почти ежедневно, Ася Грачиковна, словно истинный Муж Гнева, обрывала Фире височки в чёрных локонах и кричала прямо в туманные Фирины очи:
– Ты грязная, тупая кацапка!
– Почему тупая?! – обижалась Фира. – Я уже неделя пишу в строчку и даже складываю в столбик! Если бы семинарист Гришка, наглый поц, реже лазил под юбку...
– Вертела я в корыте, что ты там неделю в сорочку складываешь! – сообщала Ася и снова приступалась драть Фире височки.
Зато уж если побеждала Фира, размахивая кулаком со светлой Асиной косой – такая коса была, я вам скажу! Ну и кулак Фирин тоже ничего себе был экземпляр...
Так Фира тоже визжала, как молочное порося:
– Ася, чёртова сука! Мерзкое быдло и жидовская тварь!
– Почему мерзкое? – отвечала Ася, закрашивая царапины на щёках остатками свекольного сока. – Завсегда с тобой, Фирочка, выходит полная суматоха. И кое-кто будет здорово не согласен…
– Да бросьте вы, черти не нашего Бога! – кричал Товеляншам из-за плетня скопидом-сосед Храпуновский, по прозвищу Ося-Чистоган. – Не то устрою вам запорожскую сечу! Нюточка, где это был мой рЕмень?..
Что делал Грачик? Старый Грачик берёг себя для лучших времён.
Он только мычал в окно, заслышав звуки очередного скандала:
– Дочи-дочи! Делайте мне покой. Это же не заведение "У Тёти Гути» на Малой Арнаутской. Или я вам иду-зову полицмейстера!
На дочки вежливо отвечали:
– Закройся ты, армяш неумытый!
Скажите, чем не Третий Интернационал?

В остальное время сестры, как могли, жили душа в душу.
Что его там оставалось-то, остального времени…
Когда округа заметила, что Ася хороша в бёдрах, а Фира просто шикарна в грудях, зачастили к Грачику на двор сваты да женихи.
Хороши были сёстры! Вы, я вижу, тоже любите женщин.
А сёстры были из лучших: золотистые, гладкие, смуглые, словно груши "Империал"! Стоят, бывало, посреди двора, подбоченясь, как бокалы из рыжего янтаря с витрины ювелирной лавки старого Гирша Тартаковера…
От великого женского ума и по совету бывшего дорогобужского раввина взяла себе Ася в мужья главного губернского чекиста, уездного комиссара товарища Шнеерзона.
Венчалась пара на еврейский манер, а то как же.
Потом поженились и на советский.
Фира тоже не лопухнулась: закоцала мужа в главном городском соборе!
Белокурого красавчика-пошляка. Как его… ну, конечно!
Вышла Фира замуж за Лёвчика Врубеля. Ну, те самые Врубели, с Мясоедовки... Вспоминаете? Звали Лёвку все, от собаки до возчика, одинаково - Лёва-Кочумай.
Щипач и фармазон был Лёвчик. Такая уж доля весёлая выпала.
До чужих денег Кочумай был сам не свой. Не ходил на пляж - не мог видеть голых людей без карманов! Скучно ему жить становилось.
В остальном, конечно, редкостной души был человек.
Дурацкое имя Кочумай ему не по наследству досталось.
Били на пасху Лёву ямщики в трактире, пока он не крикнул, выплюнув сразу три зуба: всё, земляки – кочумай! Хватит, то есть. Так и повелось: Кочумай да Кочумай! Только Лёвкина мама, случалось, закричит в сердцах:
– Врубель, скажи, если ты такой умный: почему твой папа не издох в колыбели, чтоб он был здоров, где бы ни был?
Почему, почему... Откуда ребёнку знать.

Революция не разбросала Грачиковых зятьёв – скорее, наоборот.
Как вышло-то. Двадцатый век. Двадцатый год.
Не стало в одночасье ни богатых, ни бедных. Революция всех сделала нищими.
Лёва бросает щипать трактирных по мелочам и идёт в лавочку Тартаковера с наганом и задумчивым лицом человека, изменившего собственной профессии.
Ювелир Гирш Тартаковер был кто угодно, только не полный идиёт.
Он говорит себе: Лёва - это не революционный праздник, который можно пересидеть за шторой. Он оставляет на полчасика в одиночестве нежную кралю, Нюсю-белошвейку -понятно, где она ему узоры вышивала.
Идёт Тартаковер вниз и разрешает Лёве выщипать парочку витрин поскоромнее.
Потом ювелир делает вид, что ключами в сейф ему от волнения не попасть, и вообще уже готовится упасть в обморок. Большой руки был артист Тартаковер – даром, что ли, пережил в Париже двух молоденьких жён.
– А если я тебе ногу прострелю, старик, ты мне откроешь? – спрашивает гада Лёвчик.
Тартаковер крепко задумывается над вопросом.
Нюся в спальне всё слышит.
Она молчит, пугается и ждёт выстрела.
Тут разговоры обрываются дверным звонком: дзынь-дзынь!
А это уездному комиссару товарищу Шнеерзону, гулявшему с маузером в деревянной кобуре и двумя поцами в чёрной коже, приспичило узнать: не отыщутся ли в витрине Тартаковера камушки, рыжевьё и разные цацки, взятые ономнясь тремя молдаванами с имения полковника Лыщатого?!
Кожанки входят. Тартаковер кланяется.
Вопрос ювелиру задан.
Гирш молчит и размышляет, как бы половчее соврать чекистам.
Лёва прыгает по лестнице и прячется от непрошеного деверя наверху, в тяжеленных спальных портьерах.
Забившись в складки тяжёлой ткани, он потихоньку выглядывает, как церковная мышь, попавшая в походный алтарь, и начинает молиться на фотографическую карточку товарища Луначарского: пусть черти унесут товарища комиссара Шнеерзона куда подальше от ювелирного дома Гирша Тартаковера.
Все в городе знают, что Шнеерзону разрешено любого мародёра или грабителя шлёпнуть на месте.
Стрелять по живому - тяжёлый труд. Да что говорить!
Революционный долг исполнять, это вам не в тапки нагадить.

Погружённый в молитву Лёвчик замечает Нюсю в пуховом одеяле и отблесках канделябра. Кочумай смекает, что двери в спальне можно таки замкнуть на ключ и ни о чём впредь не беспокоиться. В два прыжка Лёвчик летит и запирает двери.
Нюся делает такое лицо: ах, кто вздесь?!
Но быстренько признает красавчика-фармазона.
Лёва, не будь дурак и раздевшись, аллюром перебирается под крупную Нюсину грудь и неплохих размеров перину. Вы тоже б не отказались!
Надо как-то собраться с мыслями и успокоить девушку.
Шуметь в будуаре Тартаковера определённо нечем.
Но всё-таки началось там у них немножко шума.
Узоры там ювелиру – они, конечно, узорами. Но на яблочный штрудель с Кочумаем Нюся никак не рассчитывала! Против Фиры жидковата была бы Нюся при драке – двух минут на кулачках не выстоит.
Тартаковер, стоя в прихожей, слышит невнятный шум наверху.
Ювелир оплывает потом и жмурится, словно его щекочут.
Половина одиннадцатого, а в лавочке вызревает нездоровый ажиотаж.
Будто это не лавочка, а апартаменты мелитопольского городского главы после весёлого налёта махновцев!
Тартаковер берёт любимый подсвечник под дутую бронзу и ведёт Шнеерзона показывать пустую кладовку. В это время Нюся опрокидывает резвящейся ногой единственную в спальне свечу, и очень удачно – прямиком на портьеру.
Вот когда оно загорелось, так загорелось! Просто как на пожаре.
Лёвчику бы в окна уйти, но рамы у Тартаковера забиты гвоздями.
К дверям из-за жара тоже не подлезть.
Дилемма...

Шнеерзон слышит крики и ощущает потянувшийся сверху запах лёгкого дыма.
С чекистской прозорливостью товарищ комиссар понимает, что поджог затеян хозяином лавки с целью злостного сокрытия улик.
Комиссар Шнеерзон героически подымается в спальню, сносит богатырским плечом закрытую дверь и арестовывает в дыму и пламени совершенно голую Нюсю, а совокупно и крайне погрустневшего Лёвчика.
Однако тут на Шнеерзона падает семисвечовая люстра и сильно осложняет ему картину происходящего.
Чёрные кожаные революционеры, крича и паля из наганов, тем временем бегут за бочкой с пожарными. Вы бы видели эту бочку: колодец без дна. Пустыня Сахара.
Шнеерзон лежит себе спокойно и ни о чём таком не мечтает.
Он, судя по всему, готовится увидеть покойных дедушку Ицхака и бабушку Цилю.
Им таки есть что ему сказать.
Сообразив, что гроза миновала, Лёвчик выталкивает Нюсю на лестницу: беги что есть духу! По-прежнему голая, Нюся что есть духу ползёт на карачках.
Я бы с Нюсиной персоны «на карачках» писал картину – да кто же заценит!
Вокруг имеем голый авангардизм.

Тартаковер зверем воет на улице, приплясывая у кипящих заревом окон, словно вилюйский шаман.
Всё у него, у гада, полностью застраховано!
Однако промашечка вышла: Советской власти страховые выдумки, полученные при царском режиме – один сплошной пережиток, то есть таковые ей попросту до лампочки. Тогда Лёвчик, не размышляя, берёт на плечи неподвижного Шнеерзона, что удаётся ему не сразу. Шнеерзон – двухметровый еврейский бугай с бычьей шеей, а Лёва – субтильный расейский блондинчик с вечно смеющимся лицом.
Что поделаешь: деверь деверю поневоле свой. А своего Лёвчик не бросит.
Вытащил-таки Кочумай Шнеерзона – причем практически нетронутым.
Гирш Тартаковер, по слухам, уволок из-под огня пару-тройку самолучших брильянтов плюс заграничный паспорт.
Врут, наверное: паспорт-то как раз завсегда купить можно.
В общем, все выжили, а лавка сгорела.
Нюся уехала к маме в деревню, с громким позором и выходным пособием от Тартаковера. При всех облавах Шнеерзон прятал Лёвчика у дальних еврейских родственников. А Лёвчик, семнадцатью годами позже, во время чистки внутренних органов, почти два месяца кормил и укрывал Шнеерзона в катакомбах.
Рассказывали заезжие циркачи, что обе семьи теперь в Румынии.
Держат на паях гостевой бордель.
Вот я и приехал… Будете в Букурешти – нашим кланяйтесь.